детей и жён… Однако чувствовались в них простота и искренность, а ещё умение жертвовать, если надо, и умение отдать последнее. Это теперь я понимаю, что именно такие люди становились бойцами ополчения и шли в окопы под Москвой, что именно эти женщины и дети работали по три смены на оборонных заводах. И это именно те семьи, которые принимали к себе сирот без разбора на происхождение и национальность в лихую военную пору… Вот у таких стариков мы и поселились в комнатушке девять метров с видом на живописнейшие Борисовские пруды. До нас там жили студенты и воевали с клопами, которых привезли хозяева из старых бараков железнодорожников в Сокольниках. То тут, то там на стенах были своеобразные «захоронения» прибитых клопов. С эпитафиями вроде: «Здесь 12.08.1974 безвременно почил Клопий Клопенский. Сын, муж и отец». Хозяева – люди великолепных типажей. Она – дама необыкновенной античной наружности, испытавшей на этой самой наружности все трудности эпохи, женской судьбы и алкоголизма. Представьте Маньку Облигацию, только располневшую, испитую, но с теми же манерами дамы полусвета. Юморила она в стиле Раневской. Хозяйка мыла вагоны в депо. Он – жилистый, испытанный жизнью и тяжёлым физическим трудом дядька с золотыми руками ваятеля и мозгами самородка Кулибина. Даже алкоголизм, которым он страдал меньше, чем жёнушка, не пригасил острый ум этого дядьки. Он был изобретателем в пределах своего ремонтного цеха. Государство реагировало грамотами и незначительными премиями. Люди жили небогато, но весело. Картоху жарили на духовитом подсолнечном масле, ели селёдку с луком, ходили на первомайские демонстрации и красили на Пасху яйца. На кухне стоял буфет (антикварный, как я сейчас понимаю), монументальный, нерушимый и огромадный. Там, в глубине, стояла чёрная от времени икона с тёмным и скорбным ликом Богоматери, которой матушка благословила хозяйку нашу на союз супружеский и переезд в далёкий град столичный за счастьем, ибо именно для этого человек и рождён…
Как-то раз в ноябрьский день, когда мы с внуком хозяйки лет четырёх играли в домино, хозяйка взволнованно сообщила деду, что ночью спустили воду в прудах, и сейчас самое время двигать туда, за карпом. Делать это надо быстро, иначе деревенские позабирают себе самую крупную рыбу. Мужик скоренько собрался и велел одеться нам. Взял из кладовки здоровенную корзину, нам в руки сунул корзины поменьше и, прихватив черенок от лопаты (и зачем бы это ему?), зашагал к дверям за женой, подгоняя нас, горемычных. Мы вышли в промозглый ноябрьский день. Набрякшее, отёкшее сивое небо, такое низкое, что тучи его казались растрёпанными, так как цеплялись за раскоряченные чёрные голые ветки перелеска по дороге к пруду. Тропки к водоёму пролегали по перепаханным и уже слегка припорошённым снегом полям. Ноги в резиновых сапогах вязли в этой пахотной стылой земле. Маленького внука хозяйки я пёрла за руку, периодически вздёргивая его кверху, чтоб не падал, или вытаскивала его увязшую в грязи ногу в сапоге. Мы шли со стороны микрорайона, и были не одни на этой рыбной тропе. Со стороны
СКАЧАТЬ
