Хозяйка уже ждала на месте, ребенок катал красного цвета посвистывавший паровозик по чисто отмытой плитке гостиной. Тюк с бельем покорно лежал посередине ванной, ожидая стиральной машины, которую занес Муса на горбу, прихватив ее брезентовыми ремнями. Он вытер лицо чистой тряпкой, принесенной из дома, попил воды из-под крана и ринулся обратно к машине. Нафтали принес коробку с посудой, держа ее как свадебный подарок. Гладкая хозяйка со слипающимися от соков розовыми губами, состроила ему глазки, пытаясь растопить его суровое сердце. Его огорчало, что женщины думали о нем, как о неприступной крепости. «А я на самом деле вот он, Нафтуль, как меня называет сестренка, Гарц, готов к любви, открыт для связи», – и не было ему ответа на эти призывы. Очень жаль. Переживем.
Двухдверный холодильник принес пешочком Нафтали, в лифт эта махина не влезала. Мелкие шаги, Муса страховал. Вздыхал вместе с Нафтали: «Осторожнее, парень, еще две ступени и поворот». Лестница была узкая и тесная, как вход в счастливую и лучшую жизнь. Хези функционировал сегодня не лучшим образом, понять его поведение можно было легко. Он был унижен, раздавлен, не понимал и не знал, что с ним происходит. Отца возле него не было, совет дать ему не мог никто. Голова его раскалывалась от напряжения, разве до этих коробок и шмотья ему было сейчас? Он ходил взад и вперед по быстро освобождающемуся кузову родного грузовика. На лице его можно было без усилий увидеть оттенки отчаяния.
Мама Нафтали была особой женщиной. Она ревновала его к разговорам с отцом по-русски под водку, селедку, картошку. Ну, не ревновала, а завидовала. Всех своих детей она очень любила, но вот средненького обожала особо. Она старалась говорить с ним на тех трех языках, которые знала хорошо. Вот он уже умытый, выбритый, сказавший все слова утренней молитвы, одевается привычными движениями армейского робота. Отец его еще в синагоге, еще темно за окном. Нафтали одет, проверяет форму, осматривает русский, личный, с каленым стволом, автомат, с которым всегда приходит домой, проверяет щеки на чистоту бритья, приглаживает ладонью волосы. Мама останавливается в дверях, облокачивается о косяк, босая на холодном полу, красивая, немолодая уже женщина с гладкой прической, и говорит по-английски: «Иди поешь, все готово. У меня к тебе просьба, Нафтуль, большая. Я прошу тебя помнить всегда, что у Ахмада тоже есть мама, у нее тоже болит сердце за сына, помни об этом, обещаешь? Всегда».
Эта сцена повторялась несколько раз в первый год его службы. На всех ей известных языках мать повторяла эту фразу сыну. Потом все как-то сошло на нет. Но сначала было сложно. Нафтали, правда, не только не раздражался, но всегда с некоторой досадой говорил ей:
«Мама, ну, сколько СКАЧАТЬ