Дом иллюзий. Кармен Мария Мачадо

Чтение книги онлайн.

      Дом иллюзий как увертюра

      Я никогда не читаю прологи. По-моему, они скучны. Если хочешь сказать что-то важное, зачем помещать это в паратекст? Что автор пытается там скрыть?

      Дом иллюзий как пролог

      В эссе «Венера в двух актах», рассуждая о скудости свидетельств самих африканцев о рабстве, Саидия Хартман[4] говорит о «насилии архивов». Эта концепция (также называемая «молчанием архивов») передает одну из самых неудобоваримых для человечества истин: порой историю уничтожают, а порой она изначально остается нерассказанной – так или иначе, в нашей совокупной истории непоправимо отсутствуют некие крупные части.

      Слово «архив», сообщает нам Жак Деррида, происходит от древнегреческого ἀρχεῖον (читается «архейон», означает «дом правителя»). Когда я впервые узнала этимологию этого слова, меня восхитило, что в нем присутствует «дом» (я обожаю сюжеты, где есть дом с привидениями, архитектурные метафоры – моя слабость), но все же самый значимый элемент этого слова – «правитель», «власть», «авторитет». Поместить что-то в архив или не поместить – политическое решение, определяемое хранителем архива и политическим контекстом. Это справедливо и тогда, когда родители решают, что запечатлеть из раннего детства ребенка, и тогда, когда целый континент публично производит расчет со своим прошлым, как Европа и ее Stolpersteine, «камни преткновения»[5]: Здесь маленький Себастьян впервые пошел, переступая пухлыми ножонками, – здесь дом, где жила Юдит, откуда мы увели ее на смерть.

      Порой свидетельство вовсе не попадает в архив – либо его не сочли достаточно существенным, чтобы записать, либо, если и записали, не сочли достаточно важным, чтобы хранить. Порой документы уничтожают умышленно, как наиболее откровенную часть переписки между Элеонорой Рузвельт и Лореной Хикок: эти письма Лорена сожгла именно из-за их недостаточной осмотрительности. Почти наверняка они были эротическими, адски-лесбийскими, особенно с учетом того, что уцелело («Я изголодалась по тебе»[6]).

      Недавно умерший квир-теоретик Хосе Эстебан Муньос[7] подчеркивал: «У квир-людей особенно сложные отношения с прошлым… Когда историк пытается документировать квир-опыт прошлого, зачастую на пути у него стоит страж, представляющий традиционное настоящее». Что при этом упускают? Возникают лакуны, где людям не дано увидеть себя или найти информацию о себе. Прорехи, мешающие человеку осмыслить собственный контекст. Расщелины, куда человек падает – в непроницаемое молчание.

      Архив без лакун – миф, он возможен лишь в теории, где-то во «Всемирной библиотеке» Борхеса, зарытый среди полной истории будущего, его снов и полуснов на рассвете 14 августа 1934 года. Но мы хотя бы попытаемся. «Как рассказывать недоступные истории?» – спрашивает Хартман и предлагает несколько подходов: «выдвинуть ряд теоретических рассуждений», «исследовать возможности сослагательного наклонения (грамматические формы, выражающие допущения, сомнения и пожелания)», написать историю «с архивом и вопреки архиву», «вообразить то, что невозможно верифицировать».

      Насилие над женщинами так же старо, как наша способность к психологической манипуляции и жестокости в отношениях, но общепринятая концепция этого насилия сложилась не более чем полвека тому назад. Разговор о домашнем насилии в однополых и квир-сообществах начался еще позже, и об этом широкой публике известно еще меньше. По мере того как мы осмысляем формы, которые принимает нынче насилие в интимной жизни, появляются все новые понятия: мужчина-жертва, женщина-насильница, квир-жертвы и квир-насильники – очередные призраки, всегда обитавшие здесь, в доме правителя. Современные ученые, писатели, мыслители обладают новыми инструментами для проникновения в тайны архивов, подобно тому, как историки и другие специалисты уже сумели применить к прошлым векам современное СКАЧАТЬ