В каждом светит лучик. В каждом живёт автор. Виктор Гаврилович Кротов

Чтение книги онлайн.

      А я странствовал по этой удивительной чаще. Из сохранившихся лозунгов и плакатов советской эпохи было понятно, что в прежние времена этот пионерский лагерь принадлежал какому-то космическому ведомству, поэтому построен был добротно, с щедростью богатого дядюшки. Но те времена прошли: это было написано на каждой облупившейся стенке и на огорчённом лице маленького Ленина, стоящего перед клубом и с трудом выглядывающего из разросшихся вокруг кустов. Видно было, что «Солнечному миру» (так называлось теперешнее население лагеря) решительно не по карману вернуть этому месту космическое великолепие, но всё здесь использовалось на полную катушку. Тут и там мне попадались всё новые и новые мастерские. Мимо керамической я пройти не смог и через несколько минут уже сидел за длинным столом, разминая в ладонях кусок глины.

      Девочка лет четырёх старательно лепила мокрые комочки. Она раскладывала их перед собой, с умилением повторяя: «Ягушечки, ягушечки…» Мальчик постарше, спокойный и молчаливый, сооружал глиняный дом. Рядом сидела мама. Она то с восхищением вглядывалась в постройку, время от времени призывая остальных полюбоваться шедевром, то с ужасом пыталась остановить сына, который то и дело начинал коренную перестройку сооружения. Что-то лепила женщина лет сорока, которой, как я понял из её реплик, удалось на часок оставить ребёнка на чьё-то попечение. Мастерской руководила молоденькая Оля, чей сынишка время от времени врывался в мастерскую с приятелем; после короткой беготни оба снова вылетали на улицу. Она искренне сочувствовала творческим удачам и неудачам всех присутствующих, и мне было приятно чувствовать своё полнейшее творческое равноправие с четырёхлетней мастерицей лягушечек.

      Впрочем, когда выяснилось, что я делаю свистульку, равноправие, к сожалению, нарушилось. Оля и вырвавшаяся на свободу мама внимательно следили за моими движениями, чтобы научиться наделять глину голосом. Мне удалось не ударить в грязь лицом, и мой китёнок запел – сначала сипло, потом баском. Десять минут спустя стали раздаваться первые звуки и с двух других рабочих мест. Я помог пригладить стенки у дувков и придать нужный наклон язычкам-рассекателям, поставил китёнка сохнуть в толпе других керамических фантазий и отправился дальше, немного гордясь собой.