Бесхребетные и бесчувственные. Soverry

Чтение книги онлайн.

      Он пьет, он просто пьет; уже без разбору, уже не кривясь и не говоря о том, что виноградники должны быть самые лучшие, виноград должен быть выращен под ласкающими лучами солнца, а бочки должны быть выдержанны в холодном и сухом подвале. Пьет кислое, сладкое, сухое, пьет все, что только попадет в руки.

      Сколько же говна они теперь производят, сколько же жижи, которую и отдаленно вином не назвать. Какая теперь уже разница.

      Смех пьяно-истеричный приходит не сразу. Фальшивое веселье заменяет настоящее настолько искусно, что он и сам уже не помнит, где там границы проходят. Все пьет-пьет-пьет-напивается; жалеть ни о чем не приходится.

      Доступное ему пьянство для смертных неведомо. Иначе бы столько вина не доставалось самому богу. Другие же боги равнодушны – а он губы в пьяной улыбке кривит, перед глазами туманное марево.

      – Почему никто не танцует? – и кружится, кружится, кружится.

      жестокая сталь

      У Диты прикосновения мягкие и обманчиво-сладкие речи, глаза манящие и слишком много оголенных участков на теле. Афина летит; жмурится и летит еще быстрее.

      Почему-то о том, что трагедия приходит с искусительной улыбкой и водопадом рыжих волос, никто не говорил. Вряд ли когда-либо скажет. А она копье затачивает в который раз, все острее и острее. Сама рискует порезаться.

      Об улыбку, а не о проклятое копье.

      Ей бы хоть немного той ветрености. Легкости какой-то, желания бежать-бежать-бежать, чтобы споткнуться и полететь на землю, чувствуя, как челюстная кость больно встречается с плотным слоем почвы, как полный рот набивается, а губа, кажется, ноет слишком сильно. И ничего из этого достаточно боли все равно не приносит.

      Пускай бы птицы ей глаза выклевали. Ослепили; тогда бы она ее больше не видела. Не смогла видеть просто.

      Афина знает: ничего хорошего не жди.

      Афина знает: на нее чужая власть не распространяется; уж точно не похоть и желание целовать эти губы до беспамятства.

      Только за грудиной что-то колет противно, когда Афродита смеется над ней в полный голос. Голову запрокидывает, прикрывает глаза и смеется-смеется-смеется-издевается. А она смотрит и взгляд отвести не может. А смех этот по ушам бьет. И Афине кричать хочется, разодрать себя на части – пускай ее птицы уносят, пускай дикие звери едят, – и легче почему-то не становится.

      Им до хоть чего-то общего тысячелетия и даже больше, бесконечное множество миль. И звезды в груди не загораются, лишь гаснут где-то во взгляде. Когда Дита улыбается Аресу хищно. Когда вокруг пальца обводит кого только захочет. Когда со смертными играет, а потом беспардонно пьет с Дионисом, смешивая собственную похоть с его пьянством.

      Афина повторяет себе, что выше всего этого. Все игры Диты – ничтожны; а у самой что-то все отчаяннее крошится, рассыпается, она пылью от всего этого давится.

      Страшнее – СКАЧАТЬ