Сука в ботах. Наталия Соколовская

Чтение книги онлайн.

СКАЧАТЬ ые со стен объявления и собачье дерьмо. Летом все это наблюдалось в чистом виде, без примеси грубых осадков, разве что сбрызнутое дождем.

      Каждое утро, кроме выходных, вооружась уборочным инвентарем, Люба выходила на улицу, оглядывала сверху вниз крепенькую, как забытый в лесу боровик, «сталинку», и фраза: «Позанимали этажи!» – беззлобно проносилась в ее голове.

      Но последние четыре года никакие «погодные условия» Любу не колыхали. Не колыхали с тех пор, как Люба пошла на повышение: сначала уборщицей в магазин, построенный в конце девяностых возле метро, на месте грязных, торгующих сомнительной снедью ларьков, после – снова уборщицей, но уже в новенький, сверкающий огнями и рекламой двухэтажный торговый центр. И это очередное повышение было весьма кстати, потому что магазин у метро с малообъяснимой и пугающей скоростью стал таким же грязным и хамоватым, как те ларьки, которые он собой заменил.

      На новом месте Любе выдали сине-белую униформу, фирменную плоскую швабру и квадратное красное ведро с заграничным словом по периметру. Теперь она была не просто уборщицей, а «работником клининговой службы». И рабочий инвентарь в ее руке назывался теперь не шваброй, а мопом.

      Услыхав про «клининг», Любина дочь Зойка прыснула в кулачок, а в чем закавыка, Люба так от нее и не добилась. У хорошенькой, словно кукленок, девушки-менеджера Люба спрашивать про «клининг» постеснялась. И с тех пор на вопрос: «Кем вы работаете?» – отвечала с досадой, но твердо: «Уборщица, и всё тут!»

      На новой работе было много дорогих бутиков, которые Люба называла «бутикь», с мягким знаком в конце слова, и пахло дорогущей косметикой, а не подгнившими фруктами, лежалой курятиной и пережженной шавермой.

      В торговый центр приходила «чистая публика». Забредали, правда, и сомнительные личности («фейс-контроль» Люба научилась осуществлять не хуже любого охранника), но как-то надолго не задерживались, вытесненные великолепием окружающей среды.

      На новом месте Люба расцвела. Она стала красить волосы в воинственные красноватые оттенки, приобрела на распродаже губную помаду и лак для ногтей, и даже плотная сердитая складка между ее бровями начала потихоньку разглаживаться.

      В торговом центре журчала приятная иностранная музыка и на подвешенных к потолку плазменных панелях показывали про красивую жизнь. Больше всего на свете Люба теперь боялась, что и это сказочное заведение будет низвергнуто местным загадочным и неотвратимым роком до уровня обычной барахолки.

__________

      Родилась Люба на Псковщине, в маленькой деревне неподалеку от реки Великой. Еле-еле закончила одну на три населенных пункта восьмилетку, год прокрутилась у матери под ногами, якобы помогая по хозяйству, а потом вместе с подружкой Люськой подалась в районный центр Палкино, в сельхозучилище.

      На втором году обучения Люба сделалась беременна. «Чегой-то ни с того ни с сего», – хлопая белесыми ресницами, объяснила она усмехавшейся врачихе. Но это было потом, а сначала в районную больницу, прозванную в народе «птичником» за близость к птицеферме, несовершеннолетняя Люба не пошла, а пошла к Севке, своему хахалю, год назад вернувшемуся из армии шоферу с продуктовой базы. Недавно Люське в схожей ситуации ее приятель выдал пятьдесят рублей на подпольный аборт, из которых Люська тридцать потратила по назначению, а на двадцатку купила модный плащик. Севка же не выдал Любе ничего, кроме фразы: «Забеременéла – сама знать должна, что делать», с ударением на предпоследнем слоге в слове «забеременела».

      Люба садилась в таз с горячей горчичной водой, бегала на соседнюю стройку прыгать со второго этажа в кучу с песком, пила какую-то страшную горечь, но ничего не помогло: то ли горчица была просроченной, то ли этажи не слишком высоки, то ли горечь недостаточно горька…

      Тогда Люба вынула из Люськиного вязанья спицу.

      В результате Люськина ажурная кофточка осталась недовязанной, а Люба оказалась в «птичнике».

      Ее положили не в палате, а в коридоре. На Любины всхлипы санитарка, проходя мимо, бросила: «Врешь, не помрешь» – и вообще перестала обращать на нее внимание, потому что она была «ковырялка», самое презренное по здешним понятиям существо. Скрючившись от боли, зажав между ног больничное полотенце, насквозь пропитанное кровью, Люба с завистью разглядывала надменных беременных женщин, которые лежали тут на сохранении, и всхлипывала в пропахшую хлоркой наволочку.

      Люба вылечилась и вернулась в деревню, но там ей все опостылело еще раньше и к тому же ровным счетом ничего не светило. Тогда она решила податься в большой город, на поиски счастья.

      Единственным местом, где у Любы имелась условная родня, был Ленинград. Именно туда из колхоза отправились за лучшей долей в середине тридцатых – успев как раз перед очередным крепостным правом – Любин двоюродный прадед с женой, а во второй половине пятидесятых – после очередной его отмены – Любина тетка с мужем и малолетней дочерью. Прадед, по невнятным рассказам матери, СКАЧАТЬ