Дорога стали и надежды. Дмитрий Манасыпов

Чтение книги онлайн.

СКАЧАТЬ ода и метрополитены, над которыми мы не водрузили свои флаги, есть нерассказанные истории, есть талантливые авторы, но главное – есть вы, наши дорогие читатели. Значит, останавливаться рано. А продолжение фразы… дерзайте! Кто знает, может, именно предложенный вами вариант окажется самым лучшим, и вы впишете новую страницу в летописи?

      Но я недаром назвал свою докладную именно так, как назвал. Потому что второй вопрос – гораздо менее конкретный и более философский – занимает меня уже давно. И не только меня, как мне кажется. Как и положено философскому вопросу, однозначный ответ на него вряд ли возможен, поэтому я просто предлагаю подумать вместе. Ведь со времен Декарта ничего не изменилось, и его знаменитое cogito, ergo sum по-прежнему актуально.

      А вопрос заключается вот в чем: случись все, придуманное когда-то Дмитрием Глуховским, на самом деле, кому окажется лучше – тем, кто застал прежний мир, или рожденным уже в мире новом? Заметьте, я намеренно написал «лучше», а не «хуже». Просто потому, что негатива в постапокалипсисе и без того достаточно, а память порой – едва ли не самое драгоценное, что есть у человека. Впрочем, кто-то считает (и не без причин), что она же – один из главных источников боли. Особенно память о чем-то или ком-то дорогом, важном, и при этом – утраченном навсегда. Или память о совершенной ошибке, которую можно попытаться исправить, но невозможно отменить. Отмотать все назад, словно в компьютерной игре, и начать заново с места сохранения. Равно как невозможно и заставить себя забыть что-либо по собственному желанию. Конечно, время может стереть детали, может сгладить остроту переживаний, но даже оно не способно полностью отменить воспоминания. Такие сладкие и горькие воспоминания. То, что останется с человеком навсегда. То, что и составляет его личность. Стало быть, равно справедливо и другое высказывание – «Я помню, следовательно, существую».

      А уж считать ли себя счастливым из-за этого, каждый решит сам…

      Пролог

      Немного раньше

      За окнами, в темноте, грязи и ветре, кралась смерть, пока еще неторопливо и почти неслышно. Аня всхлипнула, крепче прижав к себе скулящую Леночку, стиснула в мокрой ладони кочергу. Там, в черноте, еле заметно бродили ужас и боль.

      Дождь хлестал по окнам, барабанил, бил сильными тугими потоками. Стекла для них ее Мишка искал повсюду, порой пропадая по полдня. Стекла… Он захотел их сразу же после того, как они обустроились и подлатали хорошо сохранившийся домик. «Чтобы солнце внутрь, чтобы золотом по нашей жизни-то… – Мишка довольно усмехался в редкие рыжие усы, – и нам радость, и Леночке».

      Леночка, дочурка, их славная малышка, очень любила редких блескучих зайчиков, порой пробивавшихся через серую хмарь неба. Гонялась за ними по мягко мяукающим старым половицам, хватала ручонками. Мишка хохотал, глядя на нее, и даже переставал хмуриться. Аня смотрела на него, такого неожиданно родного и близкого, и тихо радовалась.

      Хмурился-то он частенько, не отнять. Но в последнее время, как только по полотну железки в Чишмы добралась первая дрезина из Уфы… От правой брови вверх залегла глубокая кривая складка. Ведь сразу же, стоило наладить сообщение, до села добрались санитары. Но ведь Мишка не отступал. Никогда и ни за что.

      Переживать было с чего. Уйти из пусть и не особо сытой, но хотя бы безопасной Новой Уфы долго не решались, хотя спокойствию, вместе с относительным достатком, медленно, но верно приходил конец. Осмотр у врача в пять лет обязателен для всех. Аня плакала, гладила дочку по мягкой спинке, боялась каждого шороха. Мишка хмурился, вылез вон из кожи, наскреб всякого добра для мены, хозяйства и житья на первое время, и они ушли.

      Торговцы, шедшие большим караваном к западу, довели семью с собой до того самого села, куда ушел Мишкин дядя. Письмо от него, написанное между строк на двух листках какой-то насквозь пожелтевшей книжки, принес с собой уставший паренек-челнок, Марат, постоянно мотавшийся между Чишмами и Демой. Получил за весточку кусок круто соленого сала, вздохнул, пожал плечами и пошел. Мишка даже улыбнулся, глядя на него, и долго объяснял Ане, что и кому нельзя употреблять и почему все-таки можно, если под крышей.

      Неделя на ногах, подталкивание увязающих в весенней грязи тачек и тележек с товаром. Сырая и едкая вонь немытого тела, затянутого вытертой «химзой», чавкающая липкая земля на стареньких резиновых чулках. Усталость, усталость и усталость. Леночку она несла на спине, закутав в дырявый ОЗК, что Мишка сшил леской и кое-где, расплавив материал, слепил края пробоин от пуль, когтей и времени. Запотевшие стекла противогазов, хрип соседки, спина мужа, тащившего в качестве оплаты старинную швейную машинку на чугунной станине. Но они добрались.

      Так семья оказалась в Чишмах, большом и крепком селе, вставшем на ноги одним из первых. Жизнь брала свое, тем более за последние пять лет фон стал не таким уж и сильным. Здесь противогазы не носили, и погреба давно превратились именно в погреба. В городе да, в городе хватало, пусть и зацепило его, стоящего над Белой рекой, не так уж сильно. Били рядом, СКАЧАТЬ