Зазимок. Василий Иванович Аксёнов

Чтение книги онлайн.

      – Парни, вы проводите девчонок? – а на него, на Иона, хозяйка не смотрит. Там иначе: в полутьме руку его держит, не жмёт, так, не выпускает просто – едва пальцами, как лёгкую, исхудавшую на подоконнике ветвь, принесённую из леса и забытую там ещё с осени, перед тем как за окно её выронить. А у него радиола перед глазами туда, вниз, вместе с полом – ну естественно. А те, остальные, одеваются у двери почти вслепую, топчутся. И свет в прихожей никто зажечь не просит, не осмелится. И уходят молча, словно заранее попрощались. И на улице разговор их не слышен: нет, наверное, разговора, не рождается, у Вечного огня будто – девушек провожать задача ответственная. А потом уж сидят они, дружок мой и его одноклассница, на родительской топкой кровати и в телевизор глазами упираются – как куда-то. А с телеэкрана сначала Эдуард Хиль, такой – свой в доску парень, к ним присматривался, лунным камнем заманивал, подразнивал. После него кавказец рослый и стройный в белом, с иголочки, костюме вышел, посетовал на ревность своей подружки, которая к телефону не подходит, очами посверкал, растрогал всех, алиби себе обеспечил и ушёл под бурные аплодисменты. А уж потом она, бессменная, императрица эстрады нашей, Эдита Пьеха, на эскалаторе подъехала, лицемеря, будто волнует её это очень, про огромное небо исполнила, а сама, разу не моргнув, глаз не отрывала и, конечно же, видела, как в одежде, полуснятой, полурасстёгнутой, у них всё это и произошло. А после этого так: выбежал он из дома одноклассницы своей и обернулся на окна, а окна от телеэкрана голубые, разумеется, и, сказочны, безусловно, в них тюлевые узоры. И она, одноклассница, безликая от тени, стоит у окна – и ладонями в заиндевевшее стекло, как будто обожгла их только что, и остужает… И будто лупит в дых что-то крепко и повторяет, уже в паху отдаваясь: на всю жизнь, на всю жизнь!.. Да, так вот и втравлено в память: голубые окна, тюлевые занавески, ну и… она, конечно, одноклассница. А там, в интернате, в комнате, в которой он жил, не спят те двое, девочек проводившие вхолостую. И он разделся в темноте, он одеяло откинул. И проверил машинально: не подложили ли чего под простынь – кусок льду, например, картошку варёную или другое что, – мало ли. Вытащил из-под простыни твёрдое что-то – не посмотрел – и бросил тут же это на пол. И лёг он. Затихла сетка кровати, перестала нудеть: зы-ы-ы. И перед глазами у него – ясно, не Эдуард Хиль, разумеется, и не лунный камень. И слышит он:

      – Ну чё, чё, чё?

      – Ничего, – говорит он, а самого колотит – ну естественно: с улицы только что, а там, на улице, не июль месяц.

      А те двое чуть ли не в раз:

      – Ну-у-у? – с придыхом, шёпотом, от которого будто зелёнкой запахло, будто зелёнкой коросту прижгли. Тонкий дух, едва уловимый: может быть, от соседа по койке, золотушного мальчика-кержака, который почти каждую ночь и „на велосипеде катается“ и „на гитаре играет“, а болячки от ожогов заодно с коростами зелёнкой дезинфицирует; оттуда, может быть, из сна?

      – Нет, нет, – говорит он, – СКАЧАТЬ