Алиса Коонен: «Моя стихия – большие внутренние волненья». Дневники. 1904–1950. Алиса Коонен
Чтение книги онлайн.

Читать онлайн книгу Алиса Коонен: «Моя стихия – большие внутренние волненья». Дневники. 1904–1950 - Алиса Коонен страница 69

СКАЧАТЬ 19‐е и… Москва…

      Да…

      Кончится июнь – время пойдет быстро.

      А все-таки много еще…

      Ну да Господь подкрепит…

      Иногда меня пугают мысли об осени… Почему нет письма? – быть может, он уже давно позабыл о том, что между нами было?!..

      Так, что-то маленькое, незначительное, ?..

      А тут вся жизнь этим выбита из нормы, скомкана, смята, и хоть вон ее выбрасывай…

      Боже мой, да может быть, я все зря… Конечно…

      Он не мог забыть… Вздор… Нет, нет…

      Мало ли что может быть? – далеко от станции, посылать с прислугой, разве это удобно? Он сам рассказывал, каким был мучеником, когда переписывался с [Волоховой]. Они жили тогда на даче, и ему приходилось писать только тогда, когда жена уезжала в Москву, иначе нельзя было, опасно…

      Так и теперь… Бог знает, как там с почтой. Ведь это – не город.

      А как хочется ему написать! Мысленно я сочиняю длинные красивые письма, многое даже придумываю, чтобы выходило интересно и разнообразно.

      По-моему, это не грешно…

      Я люблю его.

21 июня [1907 г.]. Четверг

      Письмо…

      Оно пришло в воскресенье 17-го.

      Я вернулась из Москвы в каком-то особенно хорошем настроении.

      Урока не было298, и я почти все время провела, разбирая дневники и главным образом перечитывая Петербургскую тетрадку299.

      Папы не было дома, и я была одна во всей квартире… Я плакала и смеялась, и опять плакала, и дрожала вся, уносясь в эти дорогие воспоминания… И так невыразимо хорошо было…

      Никогда еще я не любила его с такой силой и так… как-то сознательно.

      Вся разбудораженная, тревожная, счастливая шагала я с поезда домой.

      Прихожу, и вдруг мама встречает: а тебе письмо из Новгородской губернии300.

      Я чувствовала, как все поплыло перед глазами, ноги подкашивались.

      Наконец оно у меня в руках.

      Несусь как сумасшедшая с ним наверх, раскрываю конверт дрожащими руками, читаю, читаю, перечитываю, плачу и заливаюсь счастливым смехом, и прижимаю эти дорогие нелепые каракульки, и целую их, целую, и мне кажется, что этот белый листок – «частица его»…

      И вот несколько дней прошло, а я все еще не могу опомниться, все еще под обаянием этих чудесных, искренних слов…

      Родной мой! Теперь я понимаю его и верю, .

      Верю, верю, верю…

      Как мне хорошо, как я счастлива.

      И какая чудесная, красивая жизнь вокруг.

      Почему раньше я не замечала ее, не чувствовала всей этой благодати Божьей…

      Как хороша жизнь, как невыразимо хороша!

      Как хочется жить!

      Он любит…

      Он любит…

      Мне страшно… Зачем так много мне одной… Все… все, что СКАЧАТЬ



<p>298</p>

Урока не было… – Речь идет об уроках пения, которые А. Г. Коонен брала у Я. Г. Лосева (см. коммент. 2-42).

<p>299</p>

Петербургская тетрадка – дневниковая тетрадь не сохранилась: по-видимому, уничтожена А. Г. Коонен.

<p>300</p>

письмо из Новгородской губернии. – Приведем письмо В. И. Качалова целиком: «С большим трудом улучил минутку, чтобы черкнуть Вам хоть несколько строк, милая, славная Аличка. Мы только на днях перебрались в деревню. Написать из Петербурга было совершенно невозможно: так приходилось мотаться по всяким скучным делам – перед отъездом, что голова шла кругом. Теперь отдыхаю душой, всеми измочаленными нервами, греюсь на солнце, смотрю на небо, на воду – у нас чудесное озеро, с живой радостью думаю о Вас, и если бы не конспиративные опасения, – написал бы Вам много, много хороших и искренних слов. Положим, хорошее и искреннее я Вам всегда буду писать, потому что его чувствую, но много писать очень трудно: нужно пользоваться только теми минутами, когда я остаюсь под каким-нибудь предлогом дома один, и затем потихоньку (это второе затруднение) доставить письмо на почту. Не сердитесь, милая моя девочка, что я об этом говорю, я знаю, что Вы не любите моего страха, и верьте, что когда-нибудь Вы меня поймете и оправдаете.

Неужели Вы томитесь сейчас в Москве, пыльной, шумной, грязной? Как мне грустно за Вас. Как было бы хорошо, если бы Вы могли провести лето – здесь, со мной! Прекрасные здесь места. Дом наш стоит в лесу, на высоком берегу озера, большого и страшно глубокого, бездонного. Я по целым часам не вылезаю из лодки. Жаль, что писать в лодке никак не возможно. И особенно жаль потому, что, когда я одиноко ношусь в лодке по озеру или лениво шуршу по камышам, – меня часто охватывает нежная, нежная любовь к Вам. Смотрят на меня Ваши хорошие, глубокие, как озеро, глаза, в которых я все еще не вижу дна. Хочется крепко поцеловать Вашу детскую ручку, хочется долго смотреть Вам в глаза, долго и глубоко – до дна, чтобы понять, почувствовать Вас всю.

Вы часто говорили мне, что я „до жестокости“ мало люблю Вас. Не знаю, может быть, это правда – если сравнивать мое чувство с безумными, пламенными, стихийными чувствами, забирающими всего человека – и совсем не свойственными моей дряблой, усталой, на всю жизнь усталой, смирившейся душе. Но все-таки, дорогая моя Аличка, если Вы поверите, как хочется мне, чтобы Вам было хорошо, чтобы Ваша жизнь светилась и играла самыми яркими, радостными переливами, чтобы вся Ваша чудесная, чистая, детская душа пела бесконечные светлые песни, если Вы поверите, почувствуете, как мне этого для Вас хочется, – Вы должны сказать себе: какое у него ко мне хорошее и большое чувство. И да будет Вам стыдно, если Вы вздохнете и скажете: разве это любовь, – это доброта. Нет, Аличка, в моей опустошенной, равнодушной душе для доброты места нет. Осталась маленькая способность любить, и ее я отдаю Вам, моя славная девочка.

Черкните мне хоть два-три слова по адресу: ст. Окуловка, по Николаевской ж. дороге, им. Пузырёво, Лидии Стахиевне Саниной. (Без всяких „для“, а только на самом письме – сверху напишите Вас. Ив. Оно не будет читано никем.)» (Автограф // ГЦТМ им. А. А. Бахрушина. РО. Ф. 467. Ед. хр. 195).