давно, до Ноевой ладьи.
Всех обожаний бедствие огромно.
И не совпасть, и связи не прервать.
Ирония – избранников занятье.
Туманна окончательность конца.
За главный смысл лишь музыка в ответе.
А здравый смысл всегда перечит ей.
Всему есть подражатели на свете иль двойники.
Но роза розе – рознь.
Скрыта шаловливость
в природе и в уме вещей.
Как все ребячливо на свете!
Все вещества и существа,
как в угол вдвинутые дети,
понуро жаждут озорства.
Все сказано – и все сокрыто.
Совсем прозрачно – и темно.
Чем больше имя знаменито,
тем неразгаданней оно.
Все прозорливее, чем гений.
Не сведущ в здравомыслье зла,
провидит он лишь высь трагедий.
Мы видим, как их суть низка.
Все приживается на свете,
и лишь поэт уходит в срок.
Поэт особенным образом любит жизнь и имеет для того особенные причины. Поэт сказал: сестра моя жизнь.
Жизнь благосклонна к поэтам совсем в другом смысле, чем к людям – не-поэтам, словно она знает краткость, возможную краткость отпущенных им дней, возможное сиротство их детей, все терзания, которые могут выпасть им на долю. И за это она так сверкает, сияет, пахнет, одаряет, принимает перед ними позу такой красоты, которую никто другой не может увидеть. И вот эту-то жизнь, столь поэту заметную и столь им любимую, по какому-то тайному уговору с чем-то высшим, по какому-то честному слову полагается быть готовым в какой-то, словно уже знакомый, момент отдать – получается, что отдать все-таки за других. Взыщут или нет – но поэт к этому нечаянно готов. За то, что мы называем Божьей милостью, – страшно подумать, какая за это немилость всех других обстоятельств. Трудное совпадение того и другого поэт принимает за единственную выгоду и благодать.
Февраль – любовь и гнев погоды.
Воспитание может иметь обратное значение.
О одиночество, как твой характер крут!
Посверкивая циркулем железным,
как холодно ты замыкаешь круг,
не внемля увереньям бесполезным.
Поэт никому ничего не должен, но человек обязан быть утешительным театром для другого человека.
Человек обязан человечеству служить или развлечением, или поучением, или защитой от душераздирающих действий; лицо – всегда портрет взлета души.
Почему, пока мы живы, мы так грубы, бестолковы и никуда не успеваем?
А слава что? Она – молва худая,
но это тем, кто славен, не упрек.
Все-таки хочется как-то немножко выше голову держать и как-то не утруждать позвоночник рабским утомленным наклоном.
Мы все прекрасны несказанно,
пока на нас глядит поэт.
Но мы, когда отражены
в сияющих зрачках поэта,
равны тому, чем быть должны.
Все СКАЧАТЬ