Преображения Мандельштама. Наум Вайман

Чтение книги онлайн.

СКАЧАТЬ из Египта, и больше никакой другой…

      (Бывали и бойни,

      И поед живьем,

      Но вечный наш двойня

      Гремел соловьем.

      Глубокою ночью

      Задуманный впрок

      Не он ли, пророча,

      Нас с вами предрек?)56

      «Наш двойня» – брат‐поэт, но это не о русской поэзии, не ее поэты могли напророчить появление Пастернака и таких, как он («нас с вами предрек»), и это вообще не о русской истории, нет у нее трех тысяч лет… Не о себе ли и о «чуждости» своей пишет он в стихотворении «Художник» (публиковалось вместе с «Я понял: все живо…»), де в подвал не схоронишься и судьбу под землю не заямишь?

      … он отвык

      От фраз, и прячется от взоров,

      И собственных стыдится книг.

      …Он миг для пряток прозевал.

      Назад не повернуть оглобли,

      Хотя б и затаясь в подвал.

      Судьбы под землю не заямить…

      . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

      С кем протекли его боренья?

      С самим собой, с самим собой.

      Впрочем, Пастернак – это другая песня.

      И не могу не согласиться с Эпштейном, что

      Любой национальной культуре делает честь вхождение в нее гения иной национальности. Таким смешением кровей и традиций живы самые полнокровные, бурно развивающиеся культуры наших дней – североамериканская, латиноамериканская, хочется думать, и российская…

      Но при всей желательности «прививок чужой крови» для полноценной национальной культуры необходим, прежде всего, некий собственный и мощный ствол с глубокими корнями. Иначе получится пестрый салат, может, и вкусный, но «одноразовый».

      Эпштейн также высказывает мысль о том, что в принадлежности Мандельштама «тотальной семиотической цивилизации» виновато влияние отца, которого, как известно, готовили к поприщу раввина. Эпштейн даже гордо и смело говорит о влиянии «крови», правда, это «расистское» высказывание разбавляет более нейтральным «культурным бессознательным»:

      Однако ирония крови, месть культурного бессознательного сказалась в том, что его сын стал величайшим талмудистом именно на светском поприще, превратив поэзию в своеобразную талмудическую дисциплину, кропотливое и законопослушное истолкование знаков мировой культуры. Культура выступает как священная книга, требующая все новых добросовестных комментариев и расшифровок.

      В марте 1937 года, за несколько месяцев до последнего ареста, Мандельштам пишет стихотворение, фиксирующее точку разворота, возвращения к предкам, и не случайно упоминает в нем свою совесть.

      Может быть, это точка безумия,

      Может быть, это совесть твоя —

      Узел жизни, в котором мы узнаны

      И развязаны для бытия.

      «Узел жизни» – это связка слов из иудейской традиции, «црор ахаим». Он же пучок, или сноп, и означает соединение у Бога в одну связку, в один сноп всех душ народа Израиля, живых и мертвых, поэтому на еврейских надгробиях пишут СКАЧАТЬ