Экзамены, милые вечеринки с патефоном у одноклассницы Валюши, грандиозные планы. Ларочка мечтала пойти в журналистику и усердно готовилась к поступлению на филологический, Валюша собиралась замуж, еще одна Валюша, тоже одноклассница, переезжала с родителями в Москву, где собиралась штурмовать МГУ. После комсомольского собрания, посвященного выпускному вечеру (разбирали неблаговидное поведение Борьки, который притащил джазовые пластинки и попытался устроить танцульки вместо праздника!), сразу два одноклассника признались Ларочке в любви и готовности ждать ответа сколько придется. Обоим (хотя Борька, конечно, нравился Ларочке куда больше) было отвечено, мол, не выдумывайте глупости, нам всем сейчас об учебе думать надо. Но оба были «взяты на крючок», и после вступительных экзаменов с обоими Ларочка собиралась сходить в кино. Валюша уже и платье пообещала дать… И тут – война… Первым делом поменялись профессиональные интересы. Стало ясно, что настоящую пользу миру можно приносить, только спасая жизни людей, поэтому Ларочка устроилась санитаркой, но участвовать в жизни госпиталя старалась как настоящая медсестра: пыталась узнать как можно больше, сначала думала про медучилище, но теперь решила метить на вершину и готовилась поступать в медицинский, как только его реэвакуируют в Харьков. Вопросы личной жизни, естественно, перенеслись на неопределенное «после победы». Ничьих ухаживаний, даже если они и были, Ларочка два последних года не замечала, целиком отдаваясь работе, бытовым хлопотам, заботам о Женьке и желанию помочь настрадавшейся за время недолгого фронтового опыта матери. Ни в кино, ни в театры не ходила – хотя сверстники и сейчас, и во время фашистской оккупации не брезговали подобным способом отвести душу. Она даже не читала ничего художественного, считая, что теперь не время, и с обеими Валюшами, растившими детей каждая в своем тылу, переписку почти не вела – пару раз отправляла открытки к праздникам в ответ на пространные письма, но душу не открывала. Потому что не было сейчас у Ларочки никакой души, заморозилась на время войны – закрылась в ожидании.
И вот теперь оказалось, что волшебное «после победы» может и не наступить никогда. Не выдержи Ларочка сейчас операции – кстати, интересно, что за ранение? кто оперировал? что именно делали? – так и умерла бы, вообще не пожив.
– Эй, ты спишь? – У изголовья снова появилась веснушчатая физиономия странного красноармейца. – Я так и не рассказал. Ты послушай же. Мы собирали воду, никого не трогали, и вдруг – выстрел. Один. Громкий! И ты тут со своим криком: «Ложись! Спасайся! Немцы!»… Я только и успел, что схватить тебя на руки да в кузов переложить.
– Ты не мог! – возмутилась такому нахальному искажению реальности Ларочка и тут же добавила, оправдывая свое право на компетенцию: – Я же медик!
– А что, медики у нас нынче железом набитые? – удивился мальчишка. – Натурально – вот так вот, – он изобразил жест, как будто укачивал младенца, – поднял и переложил в машину. Не тяжело совсем.
