Священник ненадолго призадумался, вслушиваясь в дьявольскую какофонию, и неопределенно пожал плечами:
– Раз пришел, чего ж не сходить?.. Вишь, как мается бедолага. Душа-то грешная видать покаяния просит, – но, несмотря на показанное намерение спускаться вниз не спешил.
Подметивший колебания попа писарь желчно усмехнулся:
– Да ты особо не тушуйся, отче. У злодея-то руки-ноги крепко-накрепко скручены. Небось, не бросится.
Подхлестнутый неприкрытым сарказмом в голосе собеседника священник надменно поджал губы и, порывисто ухватившись одной рукой за деревянный поручень, а второй придерживая на по-женски пухлой груди крест, неловко переваливаясь со ступени на ступень, устремился вниз. Не дожидаясь копающегося сзади писаря, он с грохотом сдвинул засов, с видимым усилием отворил завизжавшую петлями, успевшими приржаветь в вечной сырости, массивную дверь и, размашисто осенив себя крестным знамением, шагнул внутрь скверно освещенной чуть чадящей лампадкой камеры.
Ефим, все это время так и не прекращавший биться в падучей, хриплыми завываниями призывая попа, тут же смолк, стоило тому шагнуть за порог. Шустро перекатился к стене и, несмотря на связанные руки, изловчился сесть, опираясь спиной о стену. Священник же, с откровенным отвращением разглядывая с ног до головы покрытого грязной коростой из перемешенной с землей и опилками запекшейся крови болезненно худого, мертвенно бледного человека в потертом, с трудом узнаваемом артиллеристском мундире, с видимым усилием взяв себя в руки, глухо выдавил:
– И какова же на ночь глядя у тебя во мне такая надобность неотложная возникла, сын мой?
В ответ, лихорадочно сверкая безумными глазами, отставной канонир прохрипел:
– Грех на тебе, святой отец… Тяжкий грех… Смертный…
От неожиданности поп поперхнулся и, откашлявшись, с изумлением просипел:
– Да ты в своем ли уме, человече? Не попутал ли чего часом? Аль запамятовал, что не я, а ты давеча троих ни в чем неповинных прихожан порешил? Так на ком же из нас грех смертный?
Ефим, продолжая жечь взглядом опасливо жавшегося в дверях священника, хмуро усмехнулся и неожиданно чистым, звучным голосом размеренно начал:
– Поверь мне, отче, на слово, – те, над кем я свершил свой, человечий суд, смерти заслуживали. Особливо староста-душегуб. За свершенное не пред людьми, пред Господом напрямую отвечу. А ты, отец Евстратий, скажи мне, как на духу: почто мамку мою, блаженную Параську, как бродяжку безродную, без отпевания по христианскому обычаю и креста на могиле за оградой погоста закопал, заведомо душу СКАЧАТЬ