реакциями прохожих и не видел в них какой-то отталкиваемости, скорее я ничем не отличался от любого бытового предмета, просто может быть немного не соответствовал каким-то рамкам, а так, вещь как вещь. Это отношение меня убивало и ранило куда сильнее, нежели когда я стал источать нечто угрожающее. Моя данность в роли какого-то страшного для общества зверя оборачивалась для меня благоприятнее, чем все когда-либо складывающиеся доселе отношения. Выходило, что источник мой не внешний, а внутренний. Что-то пребывало во мне и это «что-то», – в этом я не сомневался, – обладало собственным мышлением. Это «нечто» самостоятельно устанавливало границы моего эксперимента: до определённый поры людям удавалось соприкасаться со мной взглядами без какого-то запугивающего их подтекста только потому, что это не перечило желанию моей тайной сущности; когда же я переступил порог бессознательно выходящей ужасности, это также получило знак «добро» по причине следования расписанию моего невидимого регламентёра, ведь объяснить как-то иначе, почему всё тогда происходившее случалось именно в «тот момент», а не в какой-то другой мне казалось пока непосильным, но и этих выводов хватало, чтобы почувствовать себя до невероятного удовлетворённым. В то время фантазия так и ваяла меня в представлении учёного-анахорета, отрезанного от одного мира и вступающего в неземную связь с чем-то иным. Даже сейчас, спустя столько лет не могу точно сказать, что дело было именно во времени. Да, со стороны видится будто бы всему нужно было лишь предоставить достаточно времени, чтобы мой неизвестный покровитель окончательно сформировал себя во что-то действующее автономно, но если и согласиться с таким мнением, то в последующих размышлениях нельзя будет и шагу ступить без учёта индивидуальных особенностей. Одни вундеркинды берутся за самопознание уже в одиннадцать – двенадцать лет, я же, ленивец, взялся за себя только к семнадцати годам. Все описанные до сих пор опыты имели больше ускоряющий манер; главным фактором роста и побудителем всех изменений всегда оставалось время. Если бы я пренебрёг стойкостью продолжать последний из опытов столь длительный срок, навряд ли бы долгожданный эффект устрашения изошёл спустя семь месяцев. Вероятно, и года могло не хватить, чтобы выудить ту непроизвольную и подсознательную активность наружу.
Все три эксперимента проводились, так сказать, в полевых условиях, больше ангажируя к миру внешнему, чем к каким-то внутренним переживаниям, они касались всегда моего тела, других людей и их контакта со мной. Все заметки пронзает дух материальности, а всё связанное с объективным – всегда промежуточное, только подготовительное. Настоящие же эксперименты начались, когда я понял, что в моей черепной коробочке хозяином являюсь далеко не я, а кто-то другой
