Впервые в нашем интеллигентном доме шло застолье при включенном телевизоре. А на кухню то и дело выходили послушать «Эхо Москвы».
Объявили комендантский час с десяти. Гости заторопились уходить. Мама и няня начали убирать со стола, а мы пошли домой. От Брюсова переулка до переулка Скатертного минут двадцать ходу.
Прохожих на улице почти не было. Зато у здания ТАСС замерли два танка. У Никитских ворот, прямо у Большого Вознесения, еще не украшенного колокольней, стояли «Жигули» со спущенным колесом. Мужчина прикручивал запаску, а женщина и мальчик лет семи топтались рядом. Я лишь скользнула по ним взглядом. Но когда наши старинные настенные часы пробили десять, меня буквально затрясло. Мирные обыватели, как говорили в старину, не вкладывая в это слово никакой отрицательной семантики, ехали домой и вдруг – колесо! А тут комендантский час! Как я могла не позвать их к себе! Всегда в острые моменты жизни зацикливаешься на каких-то мелочах, деталях – это известно. И я поняла, что если кого-то застрелит патруль этой ночью, буду чувствовать себя убийцей.
Хорошая забава – всем рекомендую – попытаться назвать, например, десять самых счастливых дней в своей жизни. Или сто. Или пять. Я пробовала. В десятку таких 22 августа 1991 года входит точно. Сколько надежд он вместил… Муж и дочка были на том митинге, когда толпа стала народом, а двойник многометрового трехцветного полотнища, которое колыхалось в первых рядах, взвился на флагштоке Белого дома. А я пошла на работу. Редакция «Знамени» тогда была на Никольской улице. Или она еще носила гордое имя улицы 25 Октября? (И как люди пишут мемуары?! Да подробно, убедительно, с прямой речью. Стоит попробовать самой, мгновенно утрачиваешь к этому жанру доверие. Разве что у других память получше. Но я не мемуары пишу, вспоминаю то, что ярче всего въелось в сознание.)
Под вечер кто-то прибежал с улицы: «Памятник Дзержинскому валят!» Выскочили на площадь. Помню, как первое время после переименования люди вздрагивали, слыша в метро «Следующая станция “Лубянка”». А теперь привыкли. У железного Феликса на груди болтался самодельный огромный плакат: «Хунте хана». В толпе сновал иностранный корреспондент, вероятно немец, обвешанный фотоаппаратами, и растерянно спрашивал всех подряд: «Вас ист хана? Что есть хана»? Я отмахнулась от него: «Хана есть капут!». Он понимающе закивал.
«Надежда – хороший завтрак, но плохой ужин», – сказал Френсис Бэкон. Как трудно теперь переваривается этот ужин…
2
Прошло два года, и наступил октябрь 1993-го. И, как ни странно, причуды ассоциативного мышления у меня прочно связали «расстрел» Белого дома с добрыми милиционерами, школьными уроками физики, Михаилом Афанасьевичем Булгаковым, Александром Трифоновичем Твардовским и Анной Андреевной Ахматовой.
Сейчас ход событий подзабылся, зато иные детали, отстоявшись, проступили еще ярче. В день, когда противостояние между Ельциным СКАЧАТЬ