состоит не из слоев с рисунком кирпичной кладки, а из кирпича как такового. И пробитое со двора отверстие выходит в комнату, а не в пустоту. Я возвращаюсь и меряю шагами комнату от одной дыры, ведущей во мрак, до другой, ведущей во двор. Мысли мои так же мечутся из крайности в крайность. Я представляю выдумкой то мироздание вокруг себя, то себя посреди мироздания. Дразнящие россыпи звезд мельтешат за окном. В конце концов я подступаю к оконному створу. Нескольких сильных проходов скребком оказывается достаточно, чтобы поперек проема возник росчерк той же бездонной глубины, что и в верхнем углу стены. Доброй половины россыпей как не бывало. Еще через минуту окно исчезает в чернильной пустоте. Пустота эта подобна слепому пятну и, если смотреть в нее краем глаза, слегка фосфоресцирует. Я дырявлю и сдираю покровы до тех пор, пока от дома не остается прихожая с крыльцом. Где-то под полом из обрезанной трубы хлещет вода, пищат обезумевшие мыши. Во двор я выхожу с раскрытым ртом, приподняв согнутые руки, как будто одолевая бурный брод. Узкая дорожка от крыльца обрывается через несколько шагов в никуда. Пространство, за исключением пары щелястых проплешин со звездами, заполнено тьмой такой абсолютной чистоты, что сбитый с толку глаз переселяет в нее приливные зарева с сетчатки. Себя, свои руки и ноги, я могу видеть лишь в проекции на остающееся, не стертое еще вещество. На фоне тьмы уже не различить ничего. Я забавляюсь, запуская руку в кармашек пустоты в начале дорожки и наблюдая за тем, как с другой его стороны, из парящей кромки между землей и мраком, вырастают ногтевые диски, как диски обрамляются складчатой кожей пальцев, пальцы вливаются в ладонь и ладонь перетекает в запястье. Этот сеанс бескровной и обратимой вивисекции подвигает меня к последнему открытию. Я понимаю, что человек есть такая же слоистая структура, как стена, отличие в том, что, когда срывают покровы со стены, она не перестает быть стеной, а когда срывают покровы с человека, он исчезает напрочь, потому что человеческое осуществляется только снаружи, на поверхности, всецело принадлежит ей. Так, потоптавшись, я осторожно, для пробы, провожу скребком по лодыжке, но уже хорошо знаю, чем завершится мой опрометчивый опыт.
Дистанция
На помосте в мраморной чаше, более похожей на плаху, пребывает нечто, похожее на фразу. Всякий читатель не просто понимает ее по-своему, но понимает по-разному при каждом новом прочтении. Стоящая неподалеку от чаши девушка сначала любуется ею, будто драгоценностью, затем пятится и смотрит круглыми от страха глазами, как на готовую к броску змею. (Впрочем, и сама девушка при ближайшем рассмотрении оказывается дамой преклонных лет.) Я читаю: «Приближение есть вариант исчезновения», – однако, пробуя вдуматься в прочитанное и снова обращаясь к фразе, различаю: «Сведе́ние предмета к понятию уничтожает его надежней забытия». При этом ни одно слово, ни одна буква фразы не меняют своего положения ни в мраморной чаше, ни в составе высказывания. Я перевожу взгляд на соседку и встречаюсь с ней глазами. Прочитанное, по-видимому,
СКАЧАТЬ
