Дрель была под рукой. Он все и всегда держал так – под рукой. Но Ваня не протянул просимый инструмент парню через порог – вышел на площадку.
– Пойдем. Помогу, – сказал он просто. – Чего одному корячиться…
Посмотрел парню в глаза и улыбнулся.
Неизвестно, что разглядел тот в Ваниных глазах и улыбке. Наверное, ничего хорошего. А может, сыграли нервы.
Парень рванул с высокого старта и понесся по лестнице. Босиком. Очень быстро. Шлеп-шлеп-шлеп босых пяток слились в бурные, продолжительные аплодисменты, перешедшие в овацию. Овация завершилась хлопком двери подъезда. На память о горе-аферисте на площадке остались шлепанцы.
В погоню Ваня не пустился.
Надо было сесть и хорошо подумать.
О многом.
Папа смотрел на Тарантино с вялым и сонным интересом – так недавно он изучал пивные бутылки.
Короткие мысли Тарантино шныряли испуганными крысятами, и были похожи, как крысята одного выводка, – в основе всех лежал страх. Затем крысята нашли щелку – все мысли исчезли и осталось только ощущение. Одно, но страшное – будто голову его трепанировали дисковидной насадкой аппарата для обработки костей (название медицинское и сложное, но именно так – Тарантино в деталях был знаком с такими штучками, хотя никого никогда не лечил). Протрепанировали – и отложили крышку черепа в сторону, как с кастрюльки с доспевшим блюдом.
А потом мозг стали терзать безжалостно-острые инструменты, их названия и функции Тарантино тоже знал хорошо…
Но это, конечно, лишь казалось – папа стоял, где стоял – в нескольких шагах от него.
Было больно.
Говорят, мозг лишен нервных окончаний, ничего не чувствует – Тарантино сомневался. Его актеры вполне натурально корчились в подобных эпизодах. Теперь он убедился.
Было больно.
Было невыносимо больно.
Он бы орал, заходясь диким криком, в самом прямом смысле разрывая связки себе и барабанные перепонки другим – если б смог.
Он извивался бы с чудовищной, невозможной для человека силой, способной порвать наручники и сыромятные ремни – если б смог. Он бы смог, он сам видел такое – как крушат железо, ломая кость и разрывая собственное мясо – от страшной боли – смог бы и он…
Его путы оказались крепче.
Он остался скован и нем.
Он бы умер, как умирали многие – без смертельных ран, просто от боли… Или хотя бы отключился, потерял сознание – ему не дали и этого.
Потом все ушло.
Пришло другое.
Не к Тарантино. К папе.
В серо-стальных глазах появился неприятный красноватый отттенок – папа проснулся. Ничей разум не смог бы спать после короткой экскурсии по закоулкам памяти Тарантино. Ничей. Ни человеческий, ни…
Папа проснулся.
Долгий-долгий СКАЧАТЬ