Мой Милош. Наталья Горбаневская

Чтение книги онлайн.

СКАЧАТЬ «Культуры» любил принимать гостей по отдельности).

      Думаю, что об отношениях Чеслава Милоша с Ежи Гедройцем еще напишут люди, знающие дело лучше меня, тем более что уже изданы тома переписки, проливающей свет на их не всегда простые, но очень важные для обоих отношения. Хочу только напомнить, что когда Милош стал эмигрантом, то первым – и надолго едва ли не единственным, – кто протянул ему руку помощи, был Ежи Гедройц. Лондонские круги польской эмиграции смотрели на вчерашнего дипломата ПНР, мягко говоря, с недоверием, а чаще – с прямой враждебностью. Милош стал печататься в «Культуре», выпускать книги в ее издательстве. В 1980 году у Гедройца было два великих праздника: одним было создание «Солидарности», подготовленное поколением, которое называло себя взращенным на парижской «Культуре», считало себя учениками Гедройца; а затем последовала Нобелевская премия Милошу. В декабре Милош приехал из Стокгольма прямо в Париж. «Институт литерацкий» переиздал все его прежние книги, и на вечере Милоша (цитирую сама себя) «я видела, как читатели расхватывали эти свежевыпущенные томики в привычной серенькой обложке, только с красной полоской на уголке: „Нобелевская премия, 1980“».

* * *

      Чтобы вернуться от «моего» Милоша к Милошу как таковому, закончу цитатой из Витольда Гомбровича. Как легко догадаться, Гомбрович, скончавшийся в 1969 году, сказал эти слова, когда присуждение Чеславу Милошу Нобелевской премии никому еще и во сне не снилось.

      Это писатель с ясно очерченной задачей, призванный ускорить наш темп, чтобы мы поспевали за эпохой, – притом с великолепным талантом, замечательно приспособленный к выполнению этих своих предназначений. Он обладает чем-то на вес золота, что я назвал бы «волей к реальности», а в то же время – ощущением болезненных точек нашего кризиса. Он принадлежит к немногим, чьи слова имеют значение…

      Большой формат

      Поэтический трактат

      Вступление

      Пускай родная речь простою будет.

      Пускай любой, едва услышит слово,

      Увидит реку, яблоню, тропинку,

      Как видишь в полыхании зарниц.

      Однако речь не может быть картиной

      И только. Издавна ее прельщает

      Мелодия и рифмы колыбельность.

      Неладно ей в сухом, шершавом мире.

      Сегодня часто спрашивают, что за

      Смущение, с каким стихи читаешь,

      Как будто автор с умыслом неясным

      В них обращался к худшему себе,

      Изгнавши мысль и обманувши мысль.

      С приправой шутки, шутовства, сатиры

      Поэзия ценителей находит,

      Такой она понравиться способна.

      Но те баталии, где ставка – жизнь,

      Ведутся в прозе. Не всегда так было.

      И до сих пор не высказана горечь.

      Роман, трактат служебен, но не вечен.

      Одно хорошее четверостишье

      Томов трудолюбивых тяжелей.

СКАЧАТЬ