тех пор, как пробудилось зренье у трилобитов молодых.
Земля влажна, а в небе сухо, но там готовится одна
для осязания и слуха непоправимая весна.
И я родимой стороною бродил, ухваченный на крюк,
где ночью белою, двойною мой сводный брат и нежный друг
перемогается в ухмылке, дождём к булыжнику примят,
покуда ножницы и вилки в суме брезентовой гремят.
Всей силой скорбного сознанья он помнит, бедный звездочёт,
что сон прохожего созданья горючим маревом течёт,
и проникает, и бормочет, валдайской песенкой звеня,
но оправдания не хочет ни от тебя, ни от меня.
Да и зачем оно, откуда в руке свинцовый карандаш?
Ты за один намёк на чудо всю жизнь с охотою отдашь,
и птица в руки не даётся, и вера светлым пузырьком
в сердечный клапан молча бьётся в скрещении дорог ночном.
«Над огромною рекою в неподкупную весну…»
Над огромною рекою в неподкупную весну
Книгу ветхую закрою, молча веки разомкну,
Различая в бездне чудной проплывающий ледок —
Сине-серый, изумрудный, нежный, гиблый холодок.
Дай пожить ещё минутку в этой медленной игре
шумной крови и рассудку, будто брату и сестре,
лёд прозрачнее алмаза тихо тает там и тут,
из расширенного глаза слёзы тёплые бегут.
Я ли стал сентиментален? Или время надо мной
в синем отлито металле, словно колокол ночной?
Время с трещиною мятной в пересохшем языке
низким звуком невозвратным расцветает вдалеке.
Нота чистая, что иней, мерно тянется, легка —
так на всякую гордыню есть великая река,
так на кровь твою и сердце ляжет тощая земля
тамады и отщепенца, правдолюбца и враля.
И насмешливая дева, тёмный спрятав камертон,
начинает петь с припева непослушным смерти ртом,
и, тамбовским волком воя, кто-то долго вторит ей,
словно лист перед травою в небе родины моей.
«Где серебром вплетён в городской разброд…»
Где серебром вплетён в городской разброд
голос замёрзшей флейты и затяжной
лёд на губах в несладкий полон берёт
месяц за годом, – поговори со мной.
Пусть под студёным ветром играет весть
труб петербургских тёмным декабрьским днём,
пусть в дневнике сожжённом страниц не счесть,
не переспорить, не пожалеть о нём —
сердце в груди гнездится, а речь – извне,
к свету стремится птица, огонь – к луне,
заворожённый, тёмный костёр ночной,
вздрогни, откликнись, поговори со мной,
пусть золотистый звук в перекличке уст
дымом уходит к пасмурным небесам —
пусть полыхнёт в пустыне невзрачный куст —
и Моисей не верит своим глазам.
«…не ищи сравнений – они мертвы…»
…не ищи сравнений – они мертвы,
говорит СКАЧАТЬ