Изголовье из травы. Марина Москвина

Чтение книги онлайн.

СКАЧАТЬ был слезть с велосипеда и поклониться. А если младший шел в пальто, он должен был снять пальто! И тоже поклониться.

      Сейчас, конечно, делаются различные уступки и послабления, но не слишком.

      Поэтому слово «простите» – «сумимасэн» – (оно переводится как «мне нет прощения!») – в Японии употребляют на каждом шагу. Иногда оно даже заменяет простое приветствие, вроде: «Простите, что я есть!» А последнее время его стали использовать вместо «спасибо», ведь люди побеспокоились о вас, и вы очень сожалеете и жутко признательны. «Сумимасэн» – на все случаи жизни, японцы слышат его по сто раз на дню, так что истинное его значение почти стерлось. И когда речь идет о реальном неудобстве, требующем серьезных извинений, то всплывает совсем другое выражение, в три раза более уничижительное: «Я просто не могу подобрать слов, чтобы выразить свое сожаление…» и так далее, и тому подобное.

      Покупатель, зайдя в совершенно пустую булочную, тоже приветливо крикнет «Сумимасэн!», словно извиняясь за возмутительный поступок. Хотя на самом деле он хочет яростно прорычать: «Эй, есть тут кто-нибудь живой?! Черт вас всех побери!!!»

      Кстати, существенное обстоятельство в Японии – об этом честно предупреждает справочник: частенько японцы думают одно, а говорят совсем другое. Лишь говорящий знает, да, может, его собеседник ухватывает смысл. Остальные всё слышат, но не берут в толк, о чем идет речь.

      Это древнее искусство имеет свое название «харагэй». Его многовековому процветанию помогает сам строй японского языка – там одни и те же слова во фразе можно понять и так и эдак. Харагэй – чисто японский способ вести беседу, в которой ты улавливаешь (или благополучно упускаешь) скрытую, потаенную суть.

      Короче, когда наш самолет приземлился в японском аэропорту Нарито, мы с Лёней были во всеоружии.

      Мы вышли на улицу – накрапывал дождь, и сразу запахло рыбой, морем, водорослями… Вокруг были только японцы, одни японцы, больше никого! Мы сели в автобус, и аккуратный шофер в ослепительно белых перчатках («А я думал, это профессор социологии!» – сказал мне Лёня) повез нас в Токио.

      В огромное лобовое стекло сквозь завесу дождя на меня наплывал этот странный, жутковатый город, как гигантский конструктор «Lego», временами обрываясь в золотистые холмы и озера, в тусклой дымке тумана вдруг вспыхнул бордовый многоярусный клен. А я то засыпала, то просыпалась, помню стойкое ощущение сновидения – и во сне, и наяву. Похожее чувство в девятнадцатом веке испытал писатель Иван Гончаров, вплывая на фрегате «Паллада» в бухту Нагасаки:

      «Что это такое? – воскликнул Иван Александрович. – Декорации или действительность?!!»

      В центре Токио нас встретила наша американская подружка – кореянка Ин Ми, отвела домой, накормила и сразу уложила спать. Лёня заметил в коридоре свою картину, которую он подарил ей в Москве.

      – А почему моя картина висит в коридоре, а не в изголовье над кроватью? – спросил он, засыпая.

      – Здесь нельзя ничего вешать над кроватью, – ответила СКАЧАТЬ