Простите, простите, простите меня…. Александр Володин

Чтение книги онлайн.

      Вот еще один день иссяк.

      Слово бедственное «прощание».

      О прощении просят так…

      В «Записках нетрезвого человека» добавлено: «Еще одно слово понял – „искупление“. Все время пытаюсь что-то искупить».

      Тон володинских признаний, не теряющих былой категоричности, как бы смягчается:

      Грустное ощущение жизненного итога, земного предела, все явственнее проступает в двух последних циклах «Неуравновешенного века» и ближе к финалу «Записок нетрезвого человека».

      Душевное состояние, отразившееся в «Записках», не оставляет лазеек для малейших утешений: «Слабый холмик Матвеевского сада на Петроградской стороне. Если сесть на скамейку в этом садике, а еще не весна и снег сер и небо серо, возникает мысль: „жизнь проиграна“».

      Но и при таком душевном мраке в лабиринте «Неуравновешенного века» не все так монотонно и безнадежно. В поэтическом мире Володина все гораздо сложнее, в этом мире всегда подспудно ощущаются две противостоящие сферы: одна сфера – властного быта, «маленьких мыслей», пошлая и невыносимая, другая – романтически чистая и возвышенная, дарующая человеку не только свободу, но и мудрое понимание того, что и сама свобода – лишь условие духовного взлета.

      Мотив прощания и прощения звучит и в программном стихотворении «Простите, простите, простите меня!» в цикле «Соловьи онемели».

      У кого поэт просит прощения? У тех, кого когда-то обидел своим невниманием, у друзей и преданных ему женщин, у собственных детей и всех, кто ему дорог, близок, кого он когда-то приручил. Не держит он зла и на тех, кого просит о нем забыть. Отгораживаясь и от обывательских «толп», и от просвещенных «элит», увязших во лжи, Володин защищает свою личную независимость, своё выношенное одиночество:

      Бодрый возглас: «Привет!» – будто снимает тяжесть с души. Расставание с «вашей планетой», принесшей столько разочарования и горя, совершается легко, само собой. На свою планету Володин готов забрать только своих детей. В «Неуравновешенном веке» встреча с ними на выходе из темного лабиринта – дарованный праздник («…ради чуда такого / меня, грешного, полуживого, / все кривые дороги вели»).

      Проблеск счастья напоследок был ярким и коротким. Долгий жизненный лабиринт исчерпал себя. Лирическая исповедь завершилась тихим обращением к Тому, к кому обращаются как к последней надежде: