сегодня в буфете совсем не знакомая ему упитанная девица с огромными оленьими глазами поверх розовых щек. Протягивая на тарелочке три пирожка, сосисок, увы, не было, она широко раздвинула тяжелые от туши ресницы, окинув Женьку обворожительным взглядом. Избавившись от еще нескольких монет из горсти презренного металла, отошел к столику, в нетерпении поднес пирожок ко рту, и тут понял, чем заслужил столь очаровательный взор продавщицы: выпечка была если не из зала с останками египетской культуры, то возможно, с них писали натюрморты фламандские живописцы пару столетий назад, а потом что-то где-то перепутали, и из хранилища исторических ценностей они попали сюда. Поднимать буфетный скандал не хотелось и, успокоив себя мыслью о том, что ему посчастливилось стать причастным к творчеству какого-нибудь великого живописца, воздал хвалу своим молодым и крепким зубам и в одно мгновение расправился с уникальными экспонатами, имеющими, если не историческую ценность, так ценность буфетного искусства подсовывать вовремя не проданное. Кофе был заварен с примесью дешевого цикория, и когда выходил из буфета, оленеглазая одарила уже злорадным изгибом губ, ехидно прищурившись. Что ж, голод – не тетка, пирожки провалились вмиг, желудок урчать перестал, только настроения это не прибавило, вкупе с возникшим вопросом: «Почему, сделав гадость, ей было нужно еще и покуражиться?». В залы с такими вопросами в голове идти было бессмысленно и, свернув в комнату для курения, Женька скрылся в маленьком царстве сигаретного дыма. Он знал, нужно сосредоточиться, иначе все выльется в бессмысленные шатания, но мысли продолжали путаться, перескакивая с хитроглазой буфетчицы в надменный взгляд Ланы-Светланы, и тут же перелетали в полные слез глаза Марины, когда он смотрел в них последний раз, прощаясь в аэропорту. Еще продолжали жечь ногу остробокие монеты в кармане, их жар горел на ушах вместе с телефонными гудками: «Занято! Занято!» и обрывками слов: «Так получилось… Это судьба… Никто не виноват…». Докурив сигарету до самого фильтра, подошел к урне, бросил с горечью окурок, решительно вывернул карман, высыпав вслед позвякивающие кругляшки, удивленные взгляды присутствующих его позабавили, слегка сменив настроение, на душе, как и в кармане, немножечко стало легче.
В залах оказалось многолюдно и суетливо. Женьку, который пытался подольше постоять то у одной, то у другой картины, сдвигали и теснили группы под предводительством бойких экскурсоводов. Раньше он обычно пристраивался к ним и, открыв свой блокнот, из торопливо сыплющейся информации гида записывал, на его взгляд, самое интересное и важное. В этот раз, медленно переходя от холста к холсту, вдруг почувствовал, что что-то упустил в этой гонке фактов и цифр, что-то совсем другое, доселе неведомое, подобное тому, о чем он вдруг задумался в подъезде, глядя на двери. Будто душа его сейчас, под розгами последних событий, оголилась до жгучей осязаемости мира, к которому он ранее не прикасался.
