Жернова. 1918–1953. Книга тринадцатая. Обреченность. Виктор Мануйлов

Чтение книги онлайн.

СКАЧАТЬ что нужно было вам сказать, я сказал, – холодно заметил куратор. – Остальное – ваше дело.

      «Да, у них на Руси все может быть», – подумал Алексей Петрович, которого всегда забавляло, когда куратор употреблял такие выражения, как «у нас на Руси» или «у нас, у русских», не чувствуя в этом ни малейшей фальши. И, может быть, поэтому холодный прием на пороге квартиры поэтессы не произвел на Алексея Петровича удручающего впечатления, даже развеселил его, и он, уверенный, что не доставит этой чопорной даме удовольствия, взял и пропел сквозь зубы:

      Глядя на луч пурпурного заката,

      Стояли мы на берегу Невы.

      Вы руку жали мне, промчался без возврата

      Тот сладкий миг; его забыли вы…

      Ту-ру-ру-ру, ту-ру-ру-ру-ру-ру…

      А раздевшись, глянул на даму смеющимися глазами и велел:

      – Ну-тес, мадам, ведите меня к вашей подопечной.

      Мадам фыркнула, вильнула широкими, похожими на тумбу бедрами, и открыла дверь в комнату.

      А в комнате, прямо напротив двери, погрузившись в глубокое кресло, сидела величественная шестидесятилетняя старуха с лицом Шамаханской царицы. Старуха поднялась, тяжело опираясь руками о подлокотники кресла, выгнулась не лишенным грациозности движением несколько оплывшего тела и шагнула навстречу, протягивая обе руки. Алексей Петрович вложил в ее левую руку букет, затем принял правую в обе ладони и поцеловал, перегнувшись почти пополам, желтоватое запястье, испещренное старческими веснушками.

      Алексею Петровичу стихи Ахматовой нравились: в них он находил что-то запредельное, окрашивающее повседневность в мистические полутона. И хотя больше других поэтов любил Лермонтова и, думая о нем, постоянно испытывал тоскливое чувство преждевременной утраты, тоску по ненаписанным поэтом стихам и прозе, Ахматову читал с удовольствием, но не более нескольких стихотворений зараз: ее манера любой житейской мелочи придавать галактические размеры начинала угнетать и действовать на нервы. Нравились ему «ташкентские стихи», ходившие по рукам, некоторые запомнил наизусть, и сама Ахматова казалась ему такой же, как и ее стихи – годной лишь на короткое общение. Гонимая властями и одновременно боготворимая частью общества, поэтесса лишь в последние годы согнула перед властью свою гордую выю, написав несколько политически окрашенных стишков, прославляющих Сталина и великие свершения, осененные его гением. Это были далеко не лучшие стишки, и можно себе представить, какое унижение чувствовала поэтесса, натужно рифмуя казенные строчки. И все-таки она оставалась для Алексея Петровича загадкой. А тот факт, что она странным образом разделила судьбу Зощенко, ничем на него не походя, загадку эту лишь усиливал. «Неможно впрячь в одну телегу коня и трепетную лань…» – оказывается, в нашем царстве-государстве можно все.

      Выпрямившись, Алексей Петрович одарил поэтессу своей лучезарной улыбкой и продекламировал:

      Все опять возвратится ко мне:

      Раскаленная ночь и томленье

      (Словно Азия бредит во сне),

      Халимы СКАЧАТЬ