что у нее есть внучка, когда девочка подросла. Потом брата не стало, и Иван больше ничего не знал ни о невестке, ни о племяннице. Сам он был всегда занят на промысле. Другой работы в деревне не было. Каждую зиму уходил в тайгу, не до сантиментов. Своей семьи у него не было. С женой развелся, детей не нажил. Так и жил бобылем. Старость подкралась как-то очень быстро, и в последнее время частенько стал вспоминать маленькую белобрысую девочку, которая когда-то жила у его матери. Мать жила на заимке, в стороне от больших сел и деревень. Там и было-то всего четыре двора, а теперь и вовсе осталось два. Она до последнего своего дня жила там и наотрез отказывалась переехать к нему. У Ивана деревня была большая, и с городом сообщение имела. «Скорую» там вызвать или еще чего – все ж лучше, чем в глухой тайге с одним старым соседом. Архип, которого мать звала попросту – Петровичем уж совсем одряхлел, почти ослеп и оглох. Его что ль бросать не хотела? Тот тоже, как упрямый осел, не соглашался уехать из своей глухомани. Так и жили они там вдвоем. Теперь остался Петрович один. Интересно – согласится к нему переехать или опять упрется рогом и останется в своей глуши, один на один с тайгой? Каждую неделю Иван ездил к матери, привозил продукты, лекарства, которые она откладывала в сторонку и все травы свои заваривала. Работы у матери во дворе было много. Надо было и воды натаскать и дров наколоть, огородик небольшой обиходить. А зимой, так совсем лихо было – пока до нее доедешь, сто раз перекрестишься. Того гляди волки выйдут или медведь-шатун. Рысь частенько встречалась. Да что говорить, зимой в тайге пропасть – нечего делать. Он-то мужик тертый, и то, в последнее время это ему было уж в тягость. Стареть стал. Молодой был, зимой по полгода в тайге один зимовал. Чувствовал себя там, как у себя в избе, и зимой, и летом. А теперь случилось что ль что? Тяжко стало и страшно в одиночку. Вот и матери теперь нет. А Петровича надо уговорить, пусть у него век доживает.
– Здравствуйте, – сказала одна из девушек, которая больше походила на брата. Она была светловолосая и пухленькая.
– Алёнка, ты что ль? – спросил Иван, рассматривая девушку.
– Я. Не узнал, дядь Вань?
– Признал теперь. На брата смахиваешь. А по первости, как вошли, так не мог понять кто из вас моя племяшка.
– А это подруга моя, она со мной захотела поехать. Поддержать.
– Что ж, это хорошо. Да вы проходите, идите вон в другую комнатку, переоденьтесь, а то промокли все. А потом за стол. Бабушку помянуть надо. Не успели вы. Видать, позвонил я тебе поздно.
Когда девушки переоделись и сели к столу, одна из женщин поставила перед ними чистые тарелки, подвинула поближе к ним остатки еды и, улыбнувшись, сказала:
– Кушайте, детки. Проголодались, небось, горемычные. Егорыч нам рассказал, что вы по старой промысловой дороге к нам шли.
– Ну, помянем бабушку, – сказал дядька Иван, наливая по рюмкам водку, – царствие ей небесное, земля ей пухом…
– Земля ей пухом, – повторили обе девушки и проглотили горькую жидкость.
