Земные праздники. Александр Радашкевич

Чтение книги онлайн.

      Они уходят, они уходят косяками, те,

      певшие своими голосами и голосищами,

      по-русски, без полуголой свистопляски и

      негритянских барабанов, они уходят от

      страны, где быдло-музыка зачислила их

      в ретро, где жизнь считается деньгами,

      а дар – разменною монетой. Не надо их

      жалеть, не надо: они давно уж задыхались

      меж рыб немых с разинутыми ртами

      у подло отключённых

      микрофонов.

      Они держались нашей болью: они же

      знали, что вместе с ними негаданной

      зимою мы простимся и с родиной, и

      с первою любовью. Народные артисты,

      чьи диво-голоса последнею мечтой

      наполнили захлопнутое небо, они теперь

      уходят густыми косяками в страну иной

      весны, откуда все мы, наверно, родом.

      Народные артисты нашей родины,

      простите и прощайте. Пусто в мире.

      Мы вас по-старому,

      по-доброму

      любили.

      Потоп великих вод в безлюдном городе,

      похоже, в первопрестольной, остался лишь облый

      островок, где мы с мамой и бабушкой, но я их

      совсем не знаю.

      А волны вздуваются вкруг, серо-зелёные и

      айвазовские, и наползают, но мне не страшно,

      я наблюдаю.

      Бабуся зачем-то подходит прямо к круглому краю.

      Кричу, не обернулась. А справа две верхушки:

      витая, с крестом, того самого храма и чего-то ещё,

      ни на что не похожего.

      Хляби стремительно всё сокрывают, и я уже

      один. Доплываю до близкой фанерной башенки,

      последней над водой,

      карабкаюсь, вставляя босые и скользкие ноги

      в дыры-окошки, смотрю на безмолвные вздутые

      волны, атласные, серо-зелёные, и не удивляюсь,

      что не страшусь,

      и – выплываю

      из света

      снов

      …

      Когда отливает несущая на фиг и сущая

      волна, риторика, о да, трезва и норовиста,

      но ждёшь доверчиво, что из-за стёртого,

      обмызганного бесами угла, из-за себя, из-за

      меня, объявится повеса и поэт, остатнее же

      облетит, как ветошь вчерашних раздумий.

      С шейным платком, в мокасинах гусиных,

      бритый опасною бритвой Тарковского –

      он, элегантно-безысходный, шагнёт со своего

      портрета, прикуривая эфемерно на заднике

      поздней сирени, которая пахнет разлукой.

      Лифляндия, Курляндия, Руссляндия –

      обид не счесть, подмен не перемерить,

      и плещут волны умной нелюбви, и что-то

      из штанин упорно достаёт наш непростой

      советский человек в пятнистой кепке

      демократа из очень дорогого second-hand.

      А с Юрою, кто с ним не любит беззвучно

      отхлебнуть позднебарочного кофе, скажем,

      на СКАЧАТЬ