XX век: прожитое и пережитое. История жизни историка, профессора Петра Крупникова, рассказанная им самим. Гунта Страутмане

Чтение книги онлайн.

СКАЧАТЬ я прервал учение в школе Берза. Когда я позднее решил поступать в университет, отсутствие документа об окончании школы обернулось для меня большой и мучительной проблемой.

      Мать умерла в 1936 году, когда ей было пятьдесят пять лет, а мне – шестнадцать. У нее обнаружили рак кишечника, сделали операцию, после которой она вообще не могла есть. И вот вдруг матери больше не стало. Непостижимо. Я не мог понять, как вообще этот мир может существовать без моей матери. Это казалось невозможным.

      Год спустя ушел и отец. Мне кажется, он не сознавал, что жена его умерла. Семья в начале двадцатых годов появилась в Риге с одной целью – поскорее добраться до Петербурга. Останемся мы в Латвии на год, два или на десять-двадцать, никто не мог знать. Но родители старались, чтобы сыновья владели несколькими языками. Все просто – если знаешь языки, ты более или менее готов к жизни со всеми ее неожиданностями. К слову, это знают не только евреи, примерно так же к этому относятся представители многих небольших народов, те же латыши и жители стран Балтии. Поэтому и в ссылке в глубине России жители Балтии оказывались лучше приспособленными и выживали в самых трудных условиях.

* * *

      После смерти родителей я жил в семье брата Григория и его жены Миры, но по-настоящему сблизился с братом лишь когда мне исполнилось восемнадцать. Григорий удался скорее в отца – суховатый, серьезный, не такой солнечный, как мать и Ильюша. Он меня очень любил, и нас связала поистине крепкая дружба. Григорий оказал на меня колоссальное влияние, именно он принес в дом левые демократические идеи.

      Когда это началось? Семья происходила, можно сказать, из состоятельных буржуазных кругов. Думаю, виноват был мировой экономический кризис, высветивший темные стороны, несуразности капитализма. Например, в Америке рабочим приказывали выливать на землю реки молока, а если кто-то бутылочку этого самого «лишнего» молока уносил для больного ребенка, его судили за воровство. В мире свирепствовали безработица, нищета и голод, а в это время в Бразилии и Аргентине, чтобы поддержать высокие цены, сжигали сотни тонн хлеба, зерен кофе, какао. В 1929–1933 гг. безработица была ужасающая. Кризис, кризис, кризис – повсюду только и слышалось это слово.

      В это время в России началась первая пятилетка. Поначалу ее высмеивали. Друзья моего отца, старики, собиравшиеся у него, говорили: «Большевики не умеют управиться с одной фабрикой, какая там пятилетка!». Особенно яростным антикоммунистом был друг отца с петербургских времен швейцарец Якоб Роост.

      Насмешки над советской пятилеткой, над сообщениями, что построена такая-то фабрика или плотина, продолжались и в прессе Латвии, и в здешнем обществе. Но тут СССР посетили видный американец, англичанин не из последних, немец – и не без изумления сообщили: черт побери, эти фабрики и на самом деле что-то производят!

      Второе обстоятельство – успехи Гитлера и укрепление его идеологии. На этом фоне коммунизм выглядел как продолжатель идей гуманизма. СКАЧАТЬ