Первое отражение. Повесть, рассказы, киноновелла. Мария Герасимова

Чтение книги онлайн.

      За день-два она от отчаяния решалась прыгнуть вниз и превращалась в кошку. Ее бесшумнейшие шаги пугали даже меня, не говоря о матери, которая ненавидела эту ее манеру, ругалась последними словами, еле сдерживаясь от рукоприкладства. А сестричка, коротко хихикнув, с потаенной, внеземной улыбкой убегала и пряталась на целый день, пропуская обед, ужин и затем, ближе к ночи, удивительным образом оказываясь в постели.

      Накануне она начинала метаться по квартире, пыталась запирать двери, кричала, если кто-то заходил или выходил из комнаты. Ее лицо запечатывал неподдельный ужас. Потом – расслаблялась, холодела, как утопленница, забиралась под письменный стол и оттуда, повизгивая от особенно непривычных и громких звуков, встречала гостей.

      Когда все, кто должен был прийти, рассаживались, она появлялась, умещалась спокойно рядом. Всех поражала ее «как бы красота». Что было в ней красивого? Ничего, конечно. Растрепанная (матери не удавалось ее поймать и привести в порядок), измятая, выглядывающая из-подо лба странно и пристально, она вызывала недоумение, неловкость, к которым примешивалось короткое и неосознанное восхищение. Оно не успевало перерасти в характерное неприятие (под действием притупляющего инстинкт самосохранения алкоголя) и преобразовывалось в снисходительную доброжелательность. Гости, ритуально нарадовавшись на меня, переключались на сестричку, как дети, увлеченно тыкающие палочкой невиданное прежде насекомое. А насекомое так легко раздавить неловким прикосновением!.. И тут проступала тягучая, сыто-прозрачная лимфа, ножки дергались неестественно и ломко; глаза ее расширялись.

      Она смотрела, не веря, что такое может быть. Могла плюнуть в лицо (так было с теткой Машей, которая тут же вскочила, задев животом стол, – рюмочки взволнованно зазвенели – и ринулась из квартиры вон), но чаще ее тошнило прямо на чьи-нибудь благородные коленки, отутюженные заботливой рукой, или бархатные широкие юбки.

      Мать терпела долго, Машу даже, щербато ухмыльнувшись, одобрила, но с очередного Нового года стала запирать в детской. Сестричка вела себя тихо, однажды, правда, попыталась вылезти в форточку (окно полностью открыть для нее было невозможно – запретное что-то). Провисела так, застряв, наверно, несколько часов, папа вытащил ее без сознания.

      Эти праздники для меня приобретали особый лоск. Не покидала постоянно мысль: она в темной комнате, одна, всё слышит, все запахи, все разговоры и не может выйти, ничего не может! Она была совсем не в себе после таких заточений, не отзывалась на имя, ползала по ковру, как щенок слепой. Сначала очень пугались ее настроениям, а потом бросили, забывали быстро.

      Мы научились забывать; еще раньше – показывать, что забыли.

      Мы росли, родители старели, и двигалась жизнь незаметно, по кромкам восприятия.