По мостовой моей души. Владимир Маяковский

Чтение книги онлайн.

      Окончательно страсти улеглись на «драме» Мистингет.

      Драма несложная. Верзила заставляет любовницу принять участие в крушении и ограблении поезда. Кладут на рельсы камень. Мистингет в отчаянии. Ей грозят. Все же она старается предупредить машиниста. Не может. Каким-то чудом ей удается под носом паровоза свернуть камень на головы бандитов. Поезд прошел. Бандиты убиты. Порок пока́ран. Добродетель восторжествовала.

      Эта мораль (разыгранная, правда, Мистингет поразительным языком с поразительным искусством) примиряет всех разнопартийных, но одинаково сантиментальных парижан.

      На следующем номере страсть разгорается.

      Трансформатор.

      Изображает всех – от Жореса до Николая Второго.

      Безразлично проходят Вильсон, Римский папа и др.

      Но вот – Пуанкаре! – и сразу свист всей галерки и аплодисменты партера.

      Скорей разгримировывается.

      – Жорес! – Свист партера и аплодисменты галерки.

      – Русский несчастный царь. – Красный мундир и рыжая бородка Николая.

      Оркестр играет: «Ах, зачем эта ночь так была хороша».

      Бешеный свист галерки и аплодисменты партера.

      Скорей обрывает усы, ленту и бородку.

      Для общего успокоения:

      – Наполеон!

      Сразу рукоплескания всего зала. В Германии в точно таких случаях показывают под занавес Бисмарка.

      Здесь веселее.

      Если эта, все же рафинированная аудитория так страстна в театре, то как «весело» будет Пуанкаре, когда ареной настоящей борьбы станут улицы Парижа.

      Серый вкус

      Ревю Фоли-Бержер. Театр мещан. Театр обывателя. Огромный, переплетенный железом. Напоминает питерский Народный дом.

      Здесь и вкус Майоля – только чтобы не чересчур голый.

      И вкус Альгамбры – только чтобы мораль семейная.

      Но зато, если здесь и полуголые, то в общепарижском масштабе. Сотни отмахивающих ногами англичанок. Максимум смеха и радости, когда вся эта армия, легши на пол, стала вздымать под занавес то двести правых, то двести левых ног.

      Это единственный номер из всех, виданных мною в парижских театрах, который был дважды бисирован.

      Даже драма Мистингет здесь была бы неуместна.

      Смех, конечно, вызывается тем, что актеры играют пьяных, не попадающих в рукав, садящихся на собственные цилиндры. И, конечно, общий восторг, общая радость – вид собственного быта, собственной жизни.

      Это сцена у консьержки. Роженица. Но и посланные за акушеркой, и сама акушерка, и доктор – все остаются завороженные рассказом консьержкиной дочки о кино и философией самой консьержки. Врывается рассвирепевший отец, его успокаивают: за разговором французик успел родиться сам. Приблизительно так.

      И это идет, идет и идет ежедневно.

      А что еще?

      Это, конечно, не арена для одиноких художников, революционизирующих вкус.

      Что СКАЧАТЬ