Гамлет и психоаналитик. Гилберт Честертон

Чтение книги онлайн.

СКАЧАТЬ е расточали лучшие часы суток на легковесные и ненаучные занятия, пока темные крестьяне копались в темных огородах во имя темной картошки, пока священники давали благочестивое представление, а поэты слагали стихи о песне жаворонка, я обогнал на несколько веков наше благословенное время. Не ведая устали, я прогрессивно смотрел кошмары, которые с развитием науки найдут истолкователей и породят заповеди. Не буду описывать сны подробно, не такой уж я дотошный психолог; к тому же новая психология может испортить завтрак. Кажется, мне снилось, что я гуляю в каких-то катакомбах под Альберт-Холлом,[1] ем пышки (румяные упругие булочки, почти исчезнувшие теперь, как и многое другое, чему Англия обязана своей славой) и спорю с теософом. Мне трудно подогнать все это под Фрейда и его теорию подавленных желаний: ни разу в жизни я не отказывался съесть пышку или поспорить с теософом, а посетить лишний раз Альберт-Холл не захочется никому.

      Спустившись к завтраку, я развернул газету (утреннюю, а не вечернюю, как вы, со свойственным вам юмором, поспешили предположить). Я развернул утреннюю газету и нашел в ней немало сведений о психоанализе. Строго говоря, я нашел там все, кроме одного: никто не потрудился сообщить, что же это такое. Газеты пишут о нем отрывочно, и мне пришлось складывать отрывки на свой страх и риск. Насколько я понял, сны – это символы, причем символизируют они какую-нибудь подспудную гадость. Мне кажется, слово «символ» употребляется здесь ненаучно. Обращаясь к символу, мы не скрываем, а раскрываем, пытаемся выразить получше то, чего не выразишь иначе. Я ел пышку. Может быть, это означает, что в пылу эдипова комплекса я хотел отъесть нос моему отцу; но символ этот не слишком удачен. Может быть, Альберт-Холл означает стремление к дядеубийству; но и этот символ скорей затемняет, чем проясняет дело. На мой взгляд, сны не приблизили меня к познанию истины – ночью она спрятана еще глубже, чем днем. Стремление к убийству дяди напомнило мне о Гамлете, о котором я скажу позже; сейчас же я хочу отметить, что моя газета не отличалась ясностью мысли. И я облегченно вздохнул, когда, развернув «Лондон меркюри», обнаружил статью такого талантливого и убеждающего автора, как Дж. Д. Бересфорд.[2]

      Собственно говоря, Бересфорд пытался решить, заняться ли ему психоанализом или и впредь писать романы. Конечно, выразил он это не так; должно быть, он поставил бы науку выше, а свои романы ниже, чем я, ибо талантливые люди часто не видят своего таланта. Против этого не возразит никто. Но мне неприятно, когда даровитый человек изводит себя, быть может, до смерти, пытаясь осознать свое подсознание. Я встречал слишком много несчастных скептиков, убивавших себя противоречиями. Во времена моей молодости Геккель[3] и детерминисты требовали от нас, чтобы мы срочно выбрали теорию, которая докажет невозможность выбора.[4] Без сомнения, новая психология поможет нам узнать, что́ мы делаем, когда не знаем, что делаем. Такие учения приходят и уходят, сменяя друг друга; но я не пойму, как допускают люди, чтобы явно преходящие вещи закрывали от нас вещи вечные, скажем, нравственность или словесность, о которой и пойдет речь.

      Повторю: психоанализ основан на толковании снов. Полагают, что массовый опрос пациентов, даже детей, приведет к расцвету литературы. Не знаю, так ли это; зато, если я хоть немного постиг человеческую природу, я знаю, что он приведет к расцвету вранья. Меня трогает невероятная наивность психологов, толкующих о научной точности единственного исследования, которое абсолютно невозможно проверить. Дж. Д. Бересфорд справедливо замечает, что поиски знамений в снах стары как мир; но даже нынешняя теория старее, чем многим кажется. Точнее, она не столько стара, сколько очевидна. Нельзя сказать, что кто-то открыл ее, – она была известна всегда. Задолго до нынешней моды я сам (видит небо, никак не психолог) говаривал, помнится, что, как и во всех народных поверьях, есть доля истины в поговорке: «Что днем забудешь, во сне увидишь». Люди давно знали, что человек видит ночью то, о чем старался не думать днем. Но у народного поверья есть по меньшей мере одно преимущество перед ненародной наукой наших дней. Поверье это здраво именно тем, что оно несерьезно. Мы называем средние века веками веры; точнее было бы назвать их веками недоверия, полусомнения-полунасмешки. Старые рассказы о привидениях не только страшны – они смешны. У психоаналитиков смеха не отыщешь. В старину крестьянин говорил: «Слыхал? Что днем забудешь – во сне увидишь», а другие отвечали: «То-то и оно», и все долго смеялись… Да и теперь, когда коровница видит во сне похороны, другая говорит: «Не иначе как к свадьбе», и обе долго хихикают. Но когда Бересфорд говорит, что «фрейдизм – самая многообещающая для литературы научная теория, потому что она исследует секс, вечную тему романов», никто не смеется… Современный красноречивый лектор изрекает мысли куда более нелепые, чем топорные шутки крестьян и коровниц, не вызывая и тени улыбки… Виной тому – нездоровая торжественность, в которой, словно в вакууме, живет теперь наука. Если бы Фрейду посчастливилось изложить свои взгляды в старинной таверне, он имел бы очень большой успех.

      Конец ознакомительного фрагмента.

      Текст СКАЧАТЬ