же ты не помнишь, как говорил, как тебе отвечали, то никого нет. Ты не услышишь голосов. Надо слышать голос. Голос живой и голос оживляет. Голос сильнее образа. Франц говорил мне, что есть вещи, значительно важнее, чем судьба. Скажем, интонации, синтаксис. Когда хочешь остаться самим собой – никогда не отвергай собственных интонаций. Он всю войну говорил тем же голосом, что всегда. Я не могу говорить с тобой второй раз только об этом. Я не могу рассказать тебе всего того, что ты хочешь услышать. Я могу говорить. И тогда ты можешь услышать то, что хочешь. А наоборот – нет. Но и ты всего не запомнишь. Сказанное проходит. Нам хорошо теперь потому, что нам хорошо говорится. Мне нравится слушать, когда я рассказываю тебе. У вас в семье никто не признавал общепризнанного синтаксиса. Знаешь, какие ваши фамильные фразы: есть и есть, надо и надо, безответственная последовательность плотная, я так тебя очень люблю… Сомнение – это больше, чем ошибка, или меньше. Но надольше. Говорят, что твой дед – мамин папа, он не местный, откуда-то из Шариша – имел небольшой сад. Он мечтал там жить на старости лет. Лежать на своих лежанках из ракушек улиток, курить опиум и пинать босой ногой стеклянные шары. Он огородил небольшой кусочек земли, засеял его отборной мелкой однородной травой. В центре закопал страшно высоченный столб и пустил по нему плющ, фасоль и дикий виноград. Рядом выкопал яму и засыпал ее всю ракушками. Говорили, будто что-то подобное он когда-то увидел за высоким забором в Градчанах, когда заблудился там и полез на черешню посмотреть, куда дальше идти. На том лежаке он лежал, когда курил. Голову клал на большой плоский камень, на котором росли только лишайники. Он ходил в Белые Татры, собирал какие-то споры и заражал или оплодотворял ими камень. Еще он сам выдувал стеклянные шары, внутри которых размещались живые цикламены. Шары можно было толкать, они катились, цикламены переворачивались и через некоторое время начинали выкручиваться – корнями – к земле, а верхом – к солнцу. Сад уничтожили, когда мама была еще ребенком, и дед бежал вместе с ней и всеми детьми в горы. Франц также не местный. Никто не скажет тебе, откуда он пришел, откуда вы родом. Он захотел жить в Яливце, надеясь, что там не будет никаких впечатлений, не будет происходить никаких историй. Он хотел, чтобы вокруг не происходило ничего такого, за чем не успеваешь. Ничего, что надо было бы запоминать. Был еще очень молодым. Не знал, что так не бывает – это во-первых – жизнь бурлит везде, пусть по-мелкому, однообразно, но стремительно, неповторимо и бесконечно. А во-вторых – ничего и так не следует запоминать, хватать насильно. То, что должно остаться, приходит навстречу и прорастает. Такова ботаническая география – полнота радости прорастания. Я знаю, что первая Анна появилась уже тогда, когда Яливец стал модным. Отовсюду съезжались пациенты, чтобы пить джин. Городок выглядел уже тогда так, как сейчас, только не было твоих выдумок. Были построены небольшие отели, пансионаты с барами. Там можно было пить самому в номере, вместе с кем-то, в обществе, три раза в день, натощак и на ночь, или всю ночь, или могли разбудить посреди ночи и подать порцию в постель. Можно было оставаться спать там, где пил, или выпивать с врачом или психотерапевтом. Я любил напиваться на качелях. Анна очень хорошо
СКАЧАТЬ
