Быть императрицей. Повседневная жизнь на троне. Отсутствует

Чтение книги онлайн.

      16. Петербург, 9/21 апреля 1820 г., пятница, 1 час

      Любезная и добрейшая маменька, письмо сие вместе с прочими для г-на Анстетта доставит во Франкфурт г-н Шувалов. Посылаю вам злополучный манифест о разводе великого князя Константина, уже напечатанный в петербургских газетах по-французски и по-немецки. Быть может, когда вы получите сие письмо, он еще не появится в газетах заграничных, но во всяком случае это подлинный акт. Как и следовало ожидать, он наделал здесь много шума. По большей части порицают вдовствующую Императрицу, вспоминая, что пятнадцать лет назад она сказала Императору и великому князю Константину при таких же обстоятельствах, что согласится на развод только в том случае, если великий князь Константин изберет себе жену своего ранга. Спрашивают, почему теперь, в подобном же случае, она изменила свое мнение, и на это вполне резонно отвечают: из предрасположения к Николаю и его потомству! Не обходится и без таких преувеличений, будто она сама требовала сего развода, что, конечно, совсем не так. Все это доставило мне немало неприятных минут. ‹…›

      Таковая преамбула совсем не лишняя перед тем, как я отвечу, любезная маменька, на ваш вопрос касательно великой княгини Марии[21]. Временами у меня возникало желание видеть ее здесь, поелику вдовствующая Императрица под влиянием своей склонности к Николаю и его жене (только которых она и называет своими детьми) часто позволяет им принимать совершенно неуместный тон и вести себя самым неподобающим образом. Александрина[22], получившая самое дурное воспитание, не знает, что такое обходительность, и менее всего по отношению к Императору и ко мне, а Николай поставил себе за принцип изображать всегда независимость!

      Императрица-мать или не замечает сего, или же не решается что-либо сказать; сам Император прекрасно это чувствует, однако из-за своего характера, а отчасти и из-за своей отвратительной манеры смотреть на вещи, тоже молчит, хотя нескольких слов было бы достаточно, чтобы все уладить. Поэтому я часто вспоминала о великой княгине Марии, которая, мне кажется, искренне привязана к Императору.

      Полагаю, что по возрасту своему и по самому образу жизни она непременно сочла бы поведение Александрины весьма неуместным. В Веймаре она расспрашивала о некоторых подробностях, до сего относящихся, и, как мне показалось, живо почувствовала все неприличие многого из мною рассказанного, хотя я упомянула лишь о малой части. Все это, равно как и заявляемая вдовствующей Императрицей любовь к великой княгине Марии, породило у меня надежду на то, что только она сможет откровенно поговорить со своей матерью о многих вещах, кои требуют поправления, и, быть может, сумеет изменить их. ‹…›