Заговор букв. Вадим Пугач

Чтение книги онлайн.

СКАЧАТЬ «легкое» вдохновение, потому что у человека и «чуждой стихии» разные причины тяжести. Один ограничен своим земным жребием и праздностью, а другая чужда, страшна и «запредельна». Все это, как и внезапное философствование Фета, скорее напоминает Тютчева. И действительно, в этих стихах Фет как будто следует тютчевским интонациям. Правда, Тютчев не назвал бы запредельную стихию чуждой и поискал бы природу вдохновения внутри, в глубинах подсознания. Фет пишет о другом – о смертельной опасности творчества, и это делает его средним звеном цепи, связывающей Державина и третьего поэта, о котором речь впереди, – Мандельштама. Человек не творец, а соглядатай, наблюдатель, но вдохновение (то, что вдохнули, то есть нечто постороннее по отношению к нему) заставляет его вступить на путь творчества, чреватый многими опасностями и не обещающий побед.

      Структура стихотворения Фета кажется рациональной, как у Державина, но образная система уже просчитывается с трудом. Впрочем, ведь и Державин свои ритмические ходы находит исключительно интуитивно.

      Перейдем теперь к О. Э. Мандельштаму и его «Ласточке».

      Я слово позабыл, что я хотел сказать.

      Слепая ласточка в чертог теней вернется,

      На крыльях срезанных, с прозрачными играть,

      В беспамятстве ночная песнь поется.

      Не слышно птиц. Бессмертник не цветет.

      Прозрачны гривы табуна ночного.

      В сухой реке пустой челнок плывет.

      Среди кузнечиков беспамятствует слово.

      И медленно растет, как бы шатер иль храм,

      То вдруг прокинется безумной Антигоной,

      То мертвой ласточкой бросается к ногам

      С стигийской нежностью и веткою зеленой.

      О, если бы вернуть и зрячих пальцев стыд,

      И выпуклую радость узнаванья.

      Я так боюсь рыданья Аонид,

      Тумана, звона и зиянья.

      А смертным власть дана любить и узнавать,

      Для них и звук в персты прольется,

      Но я забыл, что я хочу сказать,

      И мысль бесплотная в чертог теней вернется.

      Все не о том прозрачная твердит,

      Все ласточка, подружка, Антигона…

      А на губах, как черный лед, горит

      Стигийского воспоминанье звона.

      Стихотворение Мандельштама строится на иррациональных образах. Но попробуем проследовать за мандельштамовской ласточкой. Куда она нас приведет?

      Мандельштам не начинает, как Державин или Фет, с образа ласточки. Он сразу называет главного героя стихотворения – слово. Он опускает вопрос, который считали необходимым задавать Державин («Не ты ли перната сия?») и Фет («Не таково ли вдохновенье И человеческого я?»). В первой строфе странно все. Слово превращается в ласточку, возвращающуюся в небытие (значит, и вылетевшую из небытия). В ассоциативном поле активно «пасутся» образы греческой культуры: «чертог теней» и «прозрачные» – тени, надо полагать, – напоминают об Аиде, ласточка со срезанными крыльями – это обескрыленное слово, которое, как мы знаем, у Гомера всегда бывает крылатым. СКАЧАТЬ