колокольни. Здесь конфликт человека и среды переходит в конфликт индивида, притязающего на обретение Self, и группирующегося коллектива, вне зависимости от того, насколько он многочислен. Санкции обмирщенного «коллективного сознания» страшны не меньше и в чем-то даже больше санкций религиозного коллектива, но это уже вопрос, относящийся к другой плоскости. Здесь стоит заметить, что и для того, и для другого типа санкций характерно нечто типическое, что испокон века затрагивало основания социального общежития. Вопрос о деторождении в данном отношении весьма показателен. Протест child-free не следует даже принимать всерьез, ибо это явление весьма характерно для светской культуры, не в малой степени сложившейся на таких основаниях, как эвдемонизм, т.е. стремление к пресловутому счастью, и гедонизм, т.е. понимание удовольствия в качестве мерила «подлинного» существования. Речь идёт об обосновании позиции, которая не склоняется перед фетишем деторождения не из соображений личного комфорта, а также не из соображений этических, но из соображений онтологических или, говоря иначе, метафизических. Только этими соображениями и может быть поставлен вопрос о подлинно человеке (или Человеке с прописной буквы), который, по слову Канта, и есть цель сама по себе. Эти соображения указывают на то, что культ деторождения, а также вращающийся около него педоцентризм, безличен в своём нутре, поскольку находит за отдельно взятой индивидуальностью разве что функциональное назначение, никак не касающееся ее личной участи. Истоки этого культа следует искать в культе Великой Матери, который испокон века создавал иллюзию преимущества бытия (со строчной буквы, в значении жизни) над небытием (опять же, со строчной буквы, в значении гибели) за счёт того, что не мыслил частное отдельно от целого, т.е. сложное отдельно от простого, а качественное отдельно от бескачественного. Таким образом, вышеозначенными соображениями если что и может порицаться, то не деторождение как таковое, а половодье рождаемости как самоцель, в которой по сю пору, на уровне банальных стереотипов, находят чуть ли не единственное назначение человека, а также института брака. Можно сказать, что существо, отказывающееся быть «общественным животным», становится именно по этому вопросу «врагом рода человеческого», поскольку прямо указывает на то, что сохранение биологического вида может заботить его в самую последнюю очередь, в отличие от личного духовного пути, невозможного без того, чтобы находить в себе нечто большее, чем вещь среди вещей, а именно человека как цель саму по себе.
Трагизм революции, или Обреченность бунтаря
Бунтарь обречен тем, что бунтует ради невозможного, бунтует бесцельно, однако же не может не бунтовать уже хотя бы потому, что именно через бунт сквозной нитью проходит нерв пассионарного экзистирования, в котором только он и может обрести для себя подлинность. Ангажированность бунтаря той
СКАЧАТЬ
