Александр Цыбулевский. Поэтика доподлинности. Павел Нерлер
Чтение книги онлайн.
Читать онлайн книгу Александр Цыбулевский. Поэтика доподлинности - Павел Нерлер страница 33
Название: Александр Цыбулевский. Поэтика доподлинности
Автор: Павел Нерлер
Издательство: НЛО
Жанр: Биографии и Мемуары
isbn: 978-5-4448-0842-9
isbn:
…Кастрюля и звезда – едины. / Прости наивный сей монизм (с. 44).
Общая формула живущей в этом приеме жизненной правды приведена в начале прозы «Хлеб немного вчерашний»:
Как это в армянской побасенке? Потихоньку, постепенно, вдруг выходит царь. Этот оборот «постепенно, вдруг» – мне кажется универсальным… (с. 202).
Именно в этом, уже на мой взгляд, проявляется глубинная сила художественного реализма, изнутри присущая поэтике доподлинности.
Таким образом, у Цыбулевского ощутима диалектическая тяга, выражающаяся в сходстве структур предмета и приема, так называемого содержания и так называемой формы. Эта диалектика проявляет себя, разумеется, на разных языках – в противоречивых, подчас нелепых актах бытия и в парадоксальности подачи словесного материала. Тем самым прием обнажает и демонстрирует нам свою содержательность.
И это не случайность, а вполне осознанный литературный принцип, своего рода методологическая установка.
Опьяненность словом и фонетическая тяга
Отступая, оступаясь в слово…
Мы только с голоса поймем, что там царапалось, боролось.
Но издали роились звуки. Не исчезайте, я иду.
Восстановим справедливость. Из предыдущего изложения можно было заключить, что поэтически наиболее плодотворное чувство Цыбулевского – зрение, зоркое видение, что он, по преимуществу, поэт-глаз, если можно так выразиться.
И это действительно так, пока речь идет о литературе как о рефлексии на внешний мир («Но, может быть, поэзия сама – одна великолепная цитата»)! Но если взглянуть на литературу – а основания к тому имеются в изобилии – как на явление целостное и самодостаточное, как бы закрыть глаза на тот жизненный прибой, что бьет в ее гранитные – из окаменевшего прибоя сложенные! – берега (то есть буквально закрыть глаза), то на первый план выступают слух и чуткое ухо поэта. Этот уровень самодостаточности словесности хоть и производен, но абсолютно реален, более того, он могуч и всесилен в своих гранитных пределах[108], а иногда (формализм) он грозно надвигается на свой прежний уровень и заслоняет, заглушает его плеск.
Есть у Цыбулевского прелюбопытнейшая вещь – проза «В», где это синкретическое словесное чувство (точнее, сознание), его фонетическая власть – выражена, как это у него принято, предельно экзальтированно. Небольшой, но характерный отрывок я уже приводил выше. Чтобы лучше быть понятым, вновь приведу цитату оттуда, отчасти повторяющую первую.
Итак, с. 117–118:
В начале было слово – им все и закончится, – как выразить, что ничего, кроме слова, уже для СКАЧАТЬ
Именно так понимал поэзию Осип Мандельштам. Свой «Разговор о Данте», где дано наиболее цельное и вызревшее выражение поэтического кредо, он начинает так: «Поэтическая речь есть скрещенный процесс, и складывается она из двух звучаний: первое из этих звучаний – это слышимое и ощущаемое нами изменение самих орудий поэтической речи, возникающих на ходу в ее порыве; второе звучание есть собственно речь, то есть интонационная и фонетическая работа, выполняемая упомянутыми орудиями. // В таком понимании поэзия не является частью природы – хотя бы самой лучшей, отборной – и еще меньше является ее отображением, что привело бы к издевательству над законом тождества, но с потрясающей независимостью водворяется на новом, внепространственном поле действия, не столько рассказывая, сколько разыгрывая природу при помощи орудийных средств, в просторечье именуемых образами» (ОМ. 3; 216). // Близкие мысли высказывал и Велимир Хлебников, другой крупный поэт ХХ в. В частности, он также указывал на двойственность поэтического слова, но несколько в ином ракурсе, столь же важном и необходимом для этой главки. В статье «О современной поэзии» (1920) он писал: «Слово живет двойной жизнью. // То оно просто растет как растение, плодит друзу звучных камней, соседних ему, и тогда начало звука живет самовитой жизнью, а доля разума, названная словом, стоит в тени, или же слово идет на службу разуму, звук перестает быть „всевеликим” и самодержавным; звук становится „именем” и покорно исполняет приказы разума; тогда этот второй вечной игрой цветет друзой себе подобных камней. // То разум говорит „слушаюсь” звуку, то чистый звук – чистому разуму. // Эта борьба миров, борьба двух властей, всегда происходящая в слове, дает двойную жизнь языка: два круга летающих звезд» (Хлебников В. Собр. соч.: В 6 т. М.: ИМЛИ РАН, Наследие, 2000–2006. Т. V. С. 222).