Золотые стихи Пифагора, объясненные и впервые переведенные в эвмолпических французских стихах, предваряемые рассуждением о сущности и форме поэзии у главных народов земли. Антуан Фабр д'Оливе
Чтение книги онлайн.

Читать онлайн книгу Золотые стихи Пифагора, объясненные и впервые переведенные в эвмолпических французских стихах, предваряемые рассуждением о сущности и форме поэзии у главных народов земли - Антуан Фабр д'Оливе страница 24

СКАЧАТЬ обладая почти такой же, как и Греки, Мифологией, не являлись ни весьма сведущими для восстановления в правах этого искусства и созидания в нем шедевров человеческого духа; ни весьма передовыми в точных знаниях для полного изменения его форм, делая из него, как мы показали, новое искусство, откуда аллегория и моральная составляющая Эвмолпеи были совсем изгнаны. Но то влияние, которое Римляне не оказали на драматическое искусство, они, к несчастью, оказали на Эпопею. Некоторые писатели, будучи ловкими версификаторами, но абсолютно лишенными умозрительного вдохновения и неспособными отличить в Поэзии сущность от формы, безумно возомнили при помощи разложившегося театра и пошлых декламаций Эфхемера (Evhemere)[189], будто Боги и Герои древности являлись лишь самыми сильными и крепкими людьми, а Мифология представляла собой только груду неудобоваримых исторических фактов, тогда как Эпопея была выспренним рассуждением об этих фактах[190]. Сверх того, они полагали, что нет проблемы в том, как взять некий исторический сюжет и, рассказав его в стихах с определенными прикрасами, создать эпическую поэму. Лукэн (Lucain) и Силий Италик (Silius Italicus), один избрав несчастья Помпей, а другой – победы Ганнибала, вообразили себя настоль же выше Гомера или Виргилия, насколь они мыслили Рим или Карфаген выше Илиона. Но справедливое потомство, несмотря на предрассудки их поклонников, водворило их на свои места. Оно рассматривало их лишь как изобретателей одного из безродных поэтических жанров, каковой можно назвать Исторической поэзией. Эта целиком обособленная от Эвмолпеи поэзия, не признававшая за ней нравственной сущности, сохранила от подлинной Эпопеи только материальные и физические формы. Она – бездушное тело, движущееся благодаря механическим средствам, приспособленным для нее умелым ремесленником.

      Сама по себе греческая поэтическая форма отличалась от римской только большим или меньшим изяществом. Составленные тем же самым способом стихи одинаково здесь зависели от установленного числа тактов или стоп, упорядоченных музыкальным ритмом. Если рифма и принималась в ранние века, то она с давних пор была уже упразднена, не оставив по себе и малейшего следа. Весьма далекий от греческого по гибкости, разнообразию и гармоничности латинский язык, долгое время презираемый Греками, считавшими его варварским наречием, преподавался лишь с отвращением[191]; скажу, что неприятный, черствый латинский язык, никак на письме не выдерживающий посредственности обыкновенных оборотов, стал, благодаря неослабному труду своих писателей, языком, который в произведениях, к примеру, Виргилия, достиг такого совершенства, что заставило усомниться, а не превзошел ли автор Энеиды в стройности, точности, силе выражений автора Илиады. Таково господство форм. Они одни могли поставить под вопрос того, кто, рассматриваясь относительно сущности, не подлежал и малейшему обсуждению.

      Но наконец-то Римский орел, отпарив некоторое время над Вселенной, распростерши свои СКАЧАТЬ



<p>189</p>

Freret, Mytholog. ou Religion des Grecs.

<p>190</p>

Вольтер, разделявший это заблуждение, основывался на том, что сводил значение слова Эпос к Рассуждению (Dictionn. philos. на слово EPOPEE). Но он ошибался. Греческое слово επος точно переводилось латинским versus. Отсюда глагол επειν, идти по следу, вращаться, входить в один и тот же смысл.

<p>191</p>

Греки рассматривали латинских авторов и артистов как нищих, обогатившихся их трофеями; греки изучали латинский язык только вынужденно. Они почти никогда не цитировали самых знаменитых писателей, прославивших Рим. Лонгин, видевший высший пример в Моисее, его не ищет вовсе ни у Горация, ни у Вергилия; он даже не произносит их имен. То же самое и другие критики. Плутарх говорит о Цицероне как о государственном деятеле; он сообщает о нем несколько добрых слов, но очень опасается его сравнивать, как оратора, с Демосфеном. Он извиняет себя малым знанием латинского языка, себя, так долго прожившего в Риме! Писавший только по-гречески император Юлиан приводит лишь греческих авторов и ни одного латинского.