Пушкин. Тютчев: Опыт имманентных рассмотрений. Юрий Николаевич Чумаков

Чтение книги онлайн.

СКАЧАТЬ и, очевидно, наградил своего героя собственными приятелями (Каверин, к которому как раз обращено соответствующее послание 1817 года) и местами собственных с ними встреч. В поведении тогдашних фрондеров была некая специфика, которая состояла, по словам Ю. М. Лотмана, «в соединении очевидного и недвусмысленного свободолюбия с культом радости, чувственной любви, кощунством и некоторым бравирующим либертинажем».[123] Поэтому обед Онегина незаметно подкрашивается лирическим восхищением автора, и поэтому вполне естественно появление малозаметных общих деталей («…сыром Лимбурским живым» – «Затворниц жирных и живых» (курсив мой. – Ю. Ч.)). Из ресторана тот и другой спешат в театр:

      ОНЕГИН

      …входит,

      Идет меж кресел по ногам,

      Двойной лорнет скосясь наводит

      На ложи незнакомых дам;

      <… >

      С мужчинами со всех сторон

      Раскланялся, потом на сцену

      В большом рассеяньи взглянул,

      Отворотился – и зевнул.

      (VI, 13)

      АВТОР

      Пора нам в оперу скорей:

      Там упоительный Россини,

      Европы баловень – Орфей.

      Не внемля критике суровой,

      Он вечно тот же, вечно новый,

      Он звуки льет – они кипят,

      Они текут, они горят,

      Как поцелуи молодые…

      (VI, 204)

      Какая внешняя разница в восприятии искусства! Евгения не трогают балеты Дидло, исполненные, по словам автора в примечаниях, «живости воображения и прелести необыкновенной». Он опаздывает на спектакль и уезжает, не досмотрев до конца. Автор боится опоздать на представление, его завораживает и музыка Россини, и присутствие «молодой негоцианки». Вместе с вторжениями в «День Онегина» («Волшебный край! Там в стары годы» и т. п.) в жизни автора возникает картина вольнолюбивой и кипучей молодости, чуждой рефлектирующего скептицизма, отчасти наигранного и мнимого. Молодость автора знает бури жизни и удары судьбы, провидит их в грядущем, но пока что умеет легко и небрежно отодвинуть их в сторону.

      Но все же здесь не следует обольщаться резким контрастом в поведении Онегина и автора. Это может означать разницу в темпераменте, в степени непосредственности, но не в миросозерцании, которое у героев – при всей «разности между Онегиным и мной» – порой отождествляется, например, в других местах первой главы:

      Я был озлоблен, он угрюм;

      Страстей игру мы знали оба:

      Томила жизнь обоих нас;

      В обоих сердца жар угас…

      (VI, 23)

      Или:

      Воспомня прежнюю любовь,

      Чувствительны, беспечны вновь,

      Дыханьем ночи благосклонной

      Безмолвно упивались мы!

      (VI, 24)

      Разумеется, при сопоставлении автора и Онегина по всему роману нельзя не учитывать сложно-ступенчатой и в то же время скользящей структуры авторского образа,[124] но в отдельных звеньях ею можно пренебречь.

      За театром в «Дне Онегина» следует эпизод с переодеванием героя, значимо отсутствующий у автора. Онегин не случайно окружен вещами (мног СКАЧАТЬ