Проговорил Телемах, к Писистрату склонясь Несториду,
Близко к его голове, чтоб его не слыхали другие:
«Вот, посмотри, Несторид, о друг мой, любезнейший сердцу,
Как в этом гулком покое все яркою медью сверкает,
Золотом и серебром, электром и костью слоновой!
У Олимпийского Зевса, наверно, такая же зала.
Что за богатство! Как много всего! Изумляюсь я, глядя!»
То, что сказал Телемах, услыхал Менелай русокудрый
И, обратившись к гостям, слова окрыленные молвил:
«С Зевсом, дети мои, состязаться нельзя человеку,
Ибо сокровища все и жилища у Зевса нетленны,
Люди ж – иные поспорят в богатстве со мной, а иные –
Нет; протерпевши немало, немало скитавшись, добра я
Много привез в кораблях и в восьмом лишь году воротился,
В странствиях Кипр посетив, Финикию и дальний Египет.
У эфиопов, сидонцев, ерембов пришлось побывать мне,
В Ливии был, где ягнята рогатыми на свет родятся,
Где ежегодно три раза и овцы котятся и козы.
Там никогда не бывает, чтоб сам ли хозяин, пастух ли
В сладком имел молоке недостаток, иль в сыре, иль в мясе.
Доится скот в той стране непрерывно в течение года.
Но между тем как, сбирая большие богатства, скитался
В этих я странах, мне брата убил человек посторонний,
Тайно, нежданно, коварством проклятой супруги Атрида.
Так-то без радости всякой своим я владею богатством.
Впрочем, про это про все от отцов вы, наверно, слыхали,
Кто б они ни были. Много пришлось мне страдать, потерял я
Дом, для житья превосходный, богатствами многими полный.
С третьей, однако, их частью я дома бы жить согласился,
Только бы живы остались те мужи, какие в то время
В Трое широкой погибли, вдали от любимой отчизны.
Часто, их всех вспоминая, о них сокрушаясь и плача,
Время в нашем пространном дворце провожу я; порою
Сердце себе услаждаю стенаньем, порой прекращаю
Плач: насыщаемся скоро мы горем жестоким и плачем.
Всех их, однако, не так я жалею, хотя и печалюсь,
Как одного. Только вспомню о нем, и становятся сразу
Мне ненавистны и пища и сон. Ни один из ахейцев
Столько не снес, сколько снес Одиссей. Несчислимые беды
Пали на долю ему, а мне – по испытанном друге
Горькая скорбь. Уж давно его нет, и не знаем мы точно,
Умер ли он или жив. Горюют о нем безутешно
Старый родитель Лаэрт, и разумная Пенелопея,
И Телемах, им оставленный дома недавно рожденным».
Плакать о милом отце захотелось тогда Телемаху.
С век он на землю слезу уронил, об отце услыхавши,
Плащ свой багряный руками обеими поднял поспешно,
Чтобы глаза им закрыть. Менелай это сразу заметил.
Он между помыслов двух и умом колебался и духом:
Ждать ли, чтоб сам Телемах говорить об отце своем начал,
Или вопросами выведать все у него понемногу?
Но между тем СКАЧАТЬ