точках. Немцы буквально охотились за отдельными людьми. Почему же им было не воспользоваться целыми группами их? Правда, люди научились мгновенно разгруппировываться. Но все же… Каждая бомбежка сопровождалась гибелью многих людей и разрушениями зданий. Страх, длящийся не мгновения, а годами. Я не согласен с теми, кто говорит, что страшный конец лучше, чем бесконечный страх. Тот, кто говорит подобное, скорее всего, испытывал страх, смотря фильмы ужасов. Страх тоже имеет свои оттенки, и свою градацию. Но, трудно описать состояние души, когда страх исчезает, и ты знаешь, что он уже никогда не повторится. Следует понять то состояние умиротворения души, которое испытывает человек, пусть и в материально тяжелых условиях, но когда он не слышит визга летящей на него бомбы и последующего взрыва, раскалывающего воздух и тяжко бьющего по барабанным перепонкам, даже при открытом рте. Понять и то, какие чувства возникают у человека, раздевшегося донага, намылившегося, и торопящегося закончить с этим несложным, по существу, занятием, но не успевающего. Взрывы потрясают здание, в котором находится моющийся, стены раскачиваются, потолок трещит, желая отделиться от стен, а в обнаженное тело летят куски фанеры и осколки стекла из оконной рамы. Современный человек скажет, что проживание на площади 10 квадратных метров 11-ти человек невозможно, но он ошибется. Проживали мы еще и не в таком! На площади в 10 квадратных метров земляного погреба, не землянки, в течение недели ютились эти же одиннадцать человек. Они готовы были находиться там и долее и находились бы, если бы не облава, извлекшая их из этого убежища. Последующее пребывание под открытым небом на огороженном колючей проволокой участке земли, именуемом концлагерем, в условиях конца осени 1943 года, снабжало нас в избытке свежим, чересчур влажным воздухом, но не теплом. После погреба и условий концлагеря, проживание в крохотной комнатушке татарского села, куда занесла нас потом судьба, казалось уже комфортным Тем более, что мы имели возможность отапливать его кореньями и стеблями полыни, подрубленными цапкой и извлеченными из-под снега и земли в заснеженной и обледеневшей степи. Я описываю все это для того, чтобы показать ту радость, которую испытывал, возвращаясь в Керчь. Не боюсь повториться, считая, что в этом случае рассказ о расстрелянном городе соответствует той истине, которую нелишне еще раз напомнить, чем забыть!
В город мы не входили, а въезжали. Нам повезло: как я уже сказал выше, нас подвозил советский военный шофер на впервые виденном нами «Студебеккере». Натруженные длительной ходьбой ноги приятно ныли. Если бы мы возвращались пешком, то попали бы в город со стороны ул. Чкалова, ведущей к Шлагбаумской, внешней границе дореволюционной Керчи. Но мы ехали на машине, поэтому подъезжали к городу со стороны «Соляной», так прежде назывался район города, начинающийся с ул. Свердлова. Первое, что я увидел
СКАЧАТЬ
