себя в руки, выражает свои чувства стрекотаньем и песнями, когда он просто живёт рядом с тобой и вместе с тобой радуется жизни. Он прожил в нашей квартире семь месяцев, а потом улетел в открытую форточку. Так получилось, что и форточка и клетка оказались открытыми одновременно, а мы не заметили. Потом был ещё один попугай, жёлтая девочка с удивительно большими и раскосыми глазами. Она очень хорошо летала, стремительно и быстро, не в пример первому попугайчику, который был неуклюж в полёте, как бы тяжеловат для преодоления почти невесомого воздушного пространства. Да, она слишком хорошо летала, слишком быстро. Она улетела при первой подвернувшейся ей возможности. «Всё! Больше никаких попугаев, никогда, ни при каких обстоятельствах, и не проси, и не надейся», – выговаривала я сыну и одновременно сама себе, когда мы возвращались, наконец, домой после многочасовых и безуспешных поисков нашей раскосой, ярко-жёлтой, как очень спелый лимон летуньи. «Да, да, я понимаю, конечно», – бормотал он мне в ответ, как бы оправдываясь. И это было воистину невыносимо. Через несколько дней в опустевшей было клетке сидел новый питомец. Такой же желтый, как предыдущий, только мальчик. Очень быстро он привык к новой обстановке. А мою голову принял, вероятно, за гнездо, в котором вылупился и рос первые полтора месяца, до того, как попал к нам. Он буквально гонялся за моей головой, зарывался в копне волос и щебетал от удовольствия, если я его не сбрасывала с себя, и наоборот злился, стрекотал, если было не до него, и у него не получалось порезвиться на моей голове. Когда он погиб, утонул в банке с водой, случайно оставленной без крышки на столе, в квартире сам собой установился траур, и долго потом не выветривался, ни из комнат, по которым он весело летал совсем недавно, ни из нас самих, бесконечно виноватых перед каждой прирученной пташкой. А вот этот четвёртый уже попугай, по-видимому, никогда не сможет приручиться. Он так боится рук, протянутых к нему, что от одного только их вида начинает дрожать мелкой, сотрясающей всё его крошечное тело дрожью. Наверное, он всякий раз вспоминает, как его ловили цепкие пальцы продавщицы зоомагазина, когда мы его покупали. Там стояла очень большая клетка, и в ней находилось много попугайчиков, которых ей необходимо было продать. Мы попросили самого маленького, и она добросовестного вылавливала его, нашего четвёртого уже попугая. Он уворачивался как мог, в числе остальных пернатых узников. При этом в округе стоял такой птичий гвалт, что вороны за окном изумлялись: что это? Видимо, этот ужас, что пришлось испытать тогда попугаю, которому был ли месяц от роду (вряд ли), так никогда и не покинул его. Как только он видит перед собой чью-то руку с тянущимися в его направлении пальцами, так начинает дрожать всеми пёрышками, каждой своей клеточкой, всем своим существом. Он вообще не умеет летать. Шлёпнется с клетки на пол и сидит потом в укромном уголке, пока про него не вспомнят, не поймают и не доставят обратно в клетку. Понятно, что он никогда не заговорит
СКАЧАТЬ
