ПЕРВАЯ студия. ВТОРОЙ мхат. Из практики театральных идей XX века. Инна Соловьева

Чтение книги онлайн.

      С репетициями не задерживаются, о них 27 августа Станиславский пишет Лилиной, что их уже начали («режиссер Болеславский»), одновременно с репетициями «Сверчка на печи» по Диккенсу («режиссер Сушкевич»).

      Месяц спустя в письме к дочке Константин Сергеевич про «Калик перехожих» скажет: «Чудесная вещь».

      Запись, как можно понять, на первой же читке: «У меня в голове сразу возникает какая-то лепка пьесы».

      «Видишь, что это сценично.

      Дикари, князья, язычники.

      Алексей – первохристианская совесть.

      Наивность совести дикарей».

      Неловкости пьесы очевидны: «Начало неинтересно, банально. Начинается туго. Экспозиция длинная». Ссора калик в первом акте не смутила бы, но – «очень причина неинтересна (дерутся из-за денег)». «Юмора нет в пьесе»[174]. – Всё кажется устранимым.

      Ночная лесная встреча братьев – дружинников враждующих князей – драматургически не подготовлена? К. С. найдет сценизм внезапности. Увидит встречу в рубленых кусках: «Сошлись настороженно и хмуро, обмерили друг друга долгим взглядом, принюхались, как собаки, и вдруг поверили, разом отбросили прочь все свои подозрения… Испытали жгучую радость встречи. Не просто радость, а радость диких, почти первобытных людей, чувствующих сильно и, так сказать, без нюансов. Они обхватывали друг друга, что-то возбужденно крича, сходились и расходились, наивные, цельные, отдающиеся эмоциям без остатка»[175]. Так запомнил взрыв фантазии Станиславского участник «Калик перехожих».

      Станиславский увлечен не автором и не пьесой, а тем, что вообразилось за пьесой. Сильная, необработанная, неотформованная национальная толща, готовая к сотрясениям; так же не отформованная натура людей, угрожающе легкая на подъем. Последствия ударов (даже и удара света), как их воспримет эта натура, непредвидимы – так непредвидимы трещины от удара по стеклу, так непредвидимо вспузырится лава и вообще всякая некристаллическая материя.

      За пьесу влекло обозначенное в ней время. Автор, а потом и режиссер отказываются от жанрового определения – историческая драма, но время выбрано показательное. Не на пике исторического действия, а перед ним, перед несчастьем: вопрос готовности или неготовности к нему, способности или неспособности устоять и вынести.

      Написано ли в «Каликах…» все это? Нет. Но рядом можно думать про все это.

      Мысли у Станиславского в предвоенную пору были не очень обычные. Необычное слышал от него и запомнил Алексей Дикий.

      Они жили в одном районе, К. С. – в доме с грифонами напротив сада «Эрмитаж», молодой актер – несколькими минутами дальше, во Втором Спасском. «Мы оба были заняты в „Провинциалке“ и вечерами, после спектакля, возвращались вместе домой, пешком по Тверской и потом бульварами до Каретного или по Кузнецкому, а потом по Петровке, не спеша, дыша воздухом…Некоторые из этих бесед я запомнил на всю жизнь»[176].

СКАЧАТЬ