углу столика с неоконченной, а вернее, только начатой партией, где я белыми на голубом глазу пытался поставить черным мат Легаля, но Серёга не повёлся, не стал хватать слоном ферзя, а ударил правильно, конем коня на е5. Вообще-то я предпочитаю шахматы с Георгий-Георгичем, но он опять укатил, «челнок» новоявленный; с ним при любом исходе всё в зоне разумного, а с Урядником так и не знаешь, он балбес и самородок или тайный кандидат в мастера; к тому же с Жорой мы играем для удовольствия, а Серёге подай победу, хоть зашибись; случается, что оба на месте, и тогда на столике еще одна доска, и тогда, в балансе наших антагонизмов, моя душенька зело довольна. Я сделал ход и записал, чтоб с утра позвонить Уряднику. Потом я вернулся к столу и сложил в «Бёрберри», в отделение для архива, то, что прежде оттуда вынул, и вжикнул молнией, закрывая, и вжикнул другой молнией, отворяя главное нутро, и извлёк из него еще не помятую рукопись, страниц девяносто, всё, что наклацал на «Мерседесе» за декабрь, и взвесил их на руке, и прочел начальный абзац. А там значилось: «Поелику решили мы раз и навсегда одолеть путаницу в расстановке имен великого человека, и рассудив, что на печи сидя, к истине мы не приблизимся, то сочли мы за лучшее отправляться без промедленья в дальнее странствие на поиски того места в северных землях, где барон, полагали мы, упокоен; ибо на что в охоте за правдой можно положиться более надежно, чем на прямоту надгробной надписи?.. Бог помогай.» Я пролистал туда-сюда и прочел еще: «И вдруг остров этот, что был, как корабль, и даже имя носил «Боденвердер», с крепчайшим фахверком на носу, а на корме с церквушкой подстать форту, где под полом склеп, а во склепе гроб, а в гробу барон, остров этот вздрогнул вдруг, хрустнул по правому борту и отчалил от берега, отчалил от города, которому подарил своё имя, а барон, отряхнувшись, встал к штурвалу и направил корабль на стрежень родной ему речки Везер; и двинулись они к Балтике… «Куда путь держите?» – кричали им с берегов. А барон гулко в рупор отвечал всем любопытным: «В Одессу, господа! В Одессу-Маму! Слыхали?»».
Здравствуй, сказал я себе, писать трудно! Я уже был недоволен тем, что прочёл, но доволен я был количеством страниц и их весом у себя на ладони, и намерен был уже пропихивать этот текст абзац за абзацем сквозь все Сциллы и Харибды аж до самой крайней точки его путешествия, где она там случится, а потом уже править, сколько влезет; любил, умел, нравилось гулять по себе с карандашом и бритвой. А вот что пока непонятно, так это как наш барон славнющий взял вдруг вот да пожаловал так, не спросясь, и ко мне, и к Ярику, каждому порознь, да и пообвыкся тут, смотрю, не хуже, а получше, чем в своем Боденвердере; вот она загадка метафизики, ребус онтологический; а меня еще и на опус отвязный надоумил – весёлый фрайхерр! – в октябре с Дороти в Ганновере; и вот уже под сто, не обманешь, страничек живых шелестит; обожаю Вас, Иероним Карл Фридрих, уважаю Вас, дорогой барон фон, искренне Ваш, за сим… Я упрятал рукопись в папку и папку в стол. Да, надо, Ваня, устоять тут да выстоять. Бог с ним уже с коньяком, будет уж, как будет. А вот с повестью этой правдивой о похождениях с бароном и Дороти никому, смотри, не сболтни – не напишется. Да знаю я, отмахнулся я от себя, чего пристал? болтать и не собирался; я б Олежке показал бы краешком
СКАЧАТЬ
