Побежденный. Барселона, 1714. Альберт Санчес Пиньоль

Чтение книги онлайн.

      Veni

      Пришел

      1

      Если человек есть единственное в мире существо, обладающее способностью здраво мыслить и трезво оценивать ситуацию, почему тогда беззащитные сражаются с могучим и до зубов вооруженным врагом? Почему жалкая кучка людей противостоит полчищам? И что заставляет лилипутов сопротивляться великанам? Я знаю, какая сила ими движет. Эта сила – Слово.

      У нас, инженеров моего времени, было не одно ремесло, а два. Первое, святое, – воздвигать крепости, и второе, кощунственное, – их разрушать. И вот теперь, когда я достиг возраста Тиберия[2], позвольте мне открыть вам слово, то самое Слово. Ибо, друзья мои и недруги мои, жалкие букашки в крошечной сфере нашей вселенной, я совершил предательство. По моей вине враги овладели Отчим Домом. Я сдал неприятелю город, который мне поручено было защищать, тот самый город, который не сдался под натиском союза двух империй. Мой город. И предателем, отдавшим его врагу, был я сам.

      Строчки, которые вы только что прочитали, были первым вариантом этой страницы. Наверняка я написал их в приступе меланхолии, а может, был мертвецки пьян. Позднее мне захотелось зачеркнуть все это вступление, чересчур жеманное и вычурное. Подобные пассажи больше подходят какому-нибудь блудодею вроде Вольтера.

      Однако, как вы сами можете убедиться, австрийская слониха, которой я диктую эти воспоминания, отказывается их вычеркнуть. Кажется, ей они пришлись по вкусу: их эпический тон, высокий стиль и ля-ля-ля. Merda. Или, как здесь говорят, Scheisse[3]. Кто осмелится спорить с тевтонкой, да еще и вооруженной пером. Щеки у нее такие пухлые и красные, что с ними не сравнится даже яблоко, соблазнившее Адама, зад размером с полковой барабан, и, само собой разумеется, я не могу диктовать ей по-каталански.

      Австрийскую дурищу, которая записывает мои слова, зовут Вальтрауд Что-то-там; здесь, в Вене, женские имена звучат точно скрежет жерновов. Но, по крайней мере, она знает французский и испанский. Так и быть, я обещал быть откровенным и ничего не утаю. Несчастная Вальтрауд не только записывает эти строчки, но и время от времени заново накладывает швы на девятнадцать ран, которые бороздят просторы моего несчастного и разбитого тела. Эти следы оставили на нем пули, картечь и штыки солдат пятнадцати разных национальностей, не считая турецких ятаганов, палиц маори, стрел и копий индейцев Новой Испании, Новой Тамвдали и Новой Ещедальше. Мое дорогое чудище Вальтрауд обрабатывает тысячу рубцов искалеченной половины моего лица, которые гноятся вот уже семьдесят лет и каждый раз по весне раскрываются, словно цветы. Но и это еще не все: добрая женщина к тому же лечит мне три дыры в заднице. Уй-уй-уй, какая боль! Иногда я сам не знаю, через какую из них сру. И все это она делает за каких-то несчастных восемь крейцеров в месяц. На императорскую пенсию особо не разбежишься. Хватает еще только на то, чтобы расплатиться с хозяином холодной мансарды, где я живу. Но мне все нипочем. Вечно весел и всем доволен! Вот мой девиз.

      Как это бывает всегда, самое трудное – это начало. С чего все началось? Сам не знаю. С тех пор прошел почти целый век. Вы представляете себе чудовищность моих слов? Я совершил столько оборотов вокруг солнца, что не помню даже имени своей матери. И это тоже чудовищно. Вы скажете, что я выжил из ума. Как бы не так!

      Я не буду утомлять вас слезливыми рассказами о моем детстве. И уж если мне надо выбрать день, который положил начало этой истории, то я назову вам точную дату: 5 марта 1705 года.

      Сначала было изгнание. Представьте себе четырнадцатилетнего паренька. Холодным ранним утром он шагает по дороге, которая ведет к крепости Базош во французской Бургундии. Все пожитки в узелке за плечами. Длинные ноги, стройное и мускулистое тело. Нос будто выточен искусным скульптором, а прямые блестящие СКАЧАТЬ