Любовная лирика Мандельштама. Единство, эволюция, адресаты. Олег Лекманов

Чтение книги онлайн.

СКАЧАТЬ между собой все явления окружающего («И потому всего живого / Ненарушаемая связь»)? Этот вопрос тоже несложный: очевидно, что в третьей-четвертой строках первой строфы стихотворения речь идет не об Афродитиной (эротической) любви-страсти, а о другой разновидности любви, той, которую можно назвать, например, дочувственной или не чувственной.

      Во второй строфе изображается состояние природы в тревожной ситуации предрождения Афродиты. «Моря груди» (отчетливо эротический образ) тем не менее «дышат» «спокойно», поскольку еще не охвачены жаром эротической любви. Однако далее следует противительный союз «но», следовательно и «день», и море все-таки уже заражены чувственностью. Недаром в ход идут эпитеты, часто используемые для описания любовной лихорадки: «безумный», «бледная» и, что особенно важно для дальнейшего развития сюжета стихотворения, – «мутн<ый>».

      В первой строке третьей строфы неожиданно для читателя появляется «я» стихотворения, причем появляется в роли поэта, который приказывает самому себе перестать описывать рождение Афродиты и тем самым вернуть свой «замутненный» поэтический мир в состояние дочувственной чистоты («Как кристаллическую ноту, / Что от рождения чиста»). Собственно, в этой строфе мы и находим, пусть непрямое, объяснение почти полного отсутствия стихотворений о влюбленности в первом издании «Камня»: одержимость эротическим чувством замутняла восприятие окружающего мира и мешала поэту ощутить «ненарушаемую связь» между всеми предметами и явлениями этого мира.

      То, к чему поэт призывает в последней, четвертой строфе «Silentium», похоже на обратное движение пленки в кинопроекторе. Почти воплощенная Афродита должна развоплотиться, превратившись в пену; конкретное поэтическое «слово» должно вернуться в размытую «музыку»; а «сердце» (эмблема эротической любви) должно устыдиться другого «сердца», и оба они должны слиться с «первоосновой жизни», то есть возвратиться в состояние дочувственной, не чувственной любви.

      Эротическое наполнение образа «сердца» из финальной строфы «Silentium» проявится особенно отчетливо, если мы сопоставим этот образ с «сердцем» из стихотворения Тютчева «Silentium!», которое, несомненно, варьировалось в мандельштамовском стихотворении17.

      У Тютчева, напомним:

      Как сердцу высказать себя?

      Другому как понять тебя?

      Поймет ли он, чем ты живешь?

      Мысль изреченная есть ложь.

      Взрывая, возмутишь ключи, —

      Питайся ими – и молчи18.

      Здесь «сердце» – воплощение самых разнообразных чувств любого человека. Соответственно, «другой» в стихотворении Тютчева возлюбленная или возлюбленный, а любой человек – не «я». У Мандельштама речь идет или о двух «сердцах», охваченных было эротической любовью друг к другу, но по велению автора стихотворения опоминающихся и сливающихся с другими сердцами во всеобщей дочувственной любви, или о сердце лирического субъекта, которое должно устыдиться само себя19. То есть Мандельштам сужает тютчевскую тему – у него речь идет не о любом человеке, противопоставленном СКАЧАТЬ