О чем смеется Персефона. Йана Бориз

Чтение книги онлайн.

      Псевдоцарица во вдовьем платке под собольей шапочкой заботливо добавила в старинный чеканный кубок клюквенного морса. Тяжелый сосуд устойчиво покоился на каменной столешнице в окружении засахаренных фруктов из папье-маше и глиняных блюд с разноцветными узелками, кои исполняли роль разносолов. Бумажная дичь за годы томления в кладовке изрядно подпортилась, и ее исключили из меню. Птица схватила кубок, серебро звякнуло неожиданно громко. За кулисы проник кулак князя Гвидона, погрозил шалуньям.

      На собранной к праздненствам сцене распалялся богатым басом дядька Черномор – господин Брандт, отставной помощник министра и хлебосольный хозяин. Госпожа Брандт поначалу намеревалась играть мать-царицу, но святочные хлопоты отняли весь ее досуг, так что роль досталась Тамиле Осинской, шестнадцатилетней дочери бесследно сгинувшего барона Ипполита Романовича и неулыбчивой Аполлинарии Модестовны. Царевной Лебедью назначили Мирру Аксакову, Гвидоном – молодого Брандта, сестрицами-злыднями – экономку и госпожу Соколовскую, царем Салтаном – опять господина Брандта. Спектакль выходил взбалмошный, но смешной. Мирре предстояло петь песенку белочки – тинь-цинь-линь-динь! Тамиле – зудеть комаром, когда царевич нацепит кисейные крылышки и улетит за моря проведать родню. Оставалась финальная сцена приема царя Салтана в царстве славного Гвидона, в закулисье сервировали красной скатертью стол, дабы отличался от бело-свадебного, за которым Лебедь выходила замуж.

      Ежегодно в канун Крещения Брандты устраивали прием в своем особняке на Малой Ордынке. От этой традиции они не желали отказываться ни при каких политических декорациях, хотя накануне одна тысяча девятьсот семнадцатого, увы, стало не до пиршеств. Елки доходили до двадцати рублей, за такие деньги к застолью могли прилететь три запеченных гуся или пара жирных индеек. Из сладостей остались только леденцы и пряники, яблоки сохранились в подполе с урожая, орехи и изюм – жалкие остатки прошлых лет. Так сложилось у всех москвичей, и в уличных листках недаром рисовали злые карикатуры про сервированные продуктовыми карточками столы.

      Бальную залу, послужившую домашним театром, хозяева не топили всуе – экономили дрова. Из окон просачивалась промозглость, смешивалась с вылезшей из углов затхлостью, впрочем не остужая пылких настроений.

      Тамила Осинская, Тася, осторожно заправила в платок локон, чтобы не смазать ядреный театральный румянец. Она не считала себя ни такой сумасбродной, ни такой очаровательной, как Мирра с ее огромными фиолетовыми очами, тонким носом с царственной горбинкой, загадочным, терявшимся в черных кудрях лицом. У самой Таси глаза как глаза – синие капельки, обычный славянский нос, почти курносый, лицо широковатое, с простонародной добротой. Благородная кровь баронов Осинских явно сыграла с ней несправедливую шутку. Придирчиво разглядывая себя в матушкином рoudreuse[2], она соглашалась только с губами – большими, скульптурными, как у стоявшей в батюшкином кабинете Персефоны. СКАЧАТЬ