движется по гребню языковой пропасти, не оступаясь там, где оступается бóльшая часть московской богемы, – шествует вдоль последней кромки словоуважения, и это – одно из несомненных достоинств книги – сохранение языковой кристальности, обретаясь в нечистой среде, выполняя двусмысленную (термин «амбивалентность» неприемлем – стал понятием внекультурным, бытовым, даже торговым, я бы сказал) – выполняя двухсоставную смысловую задачу: взглянуть на современников пьяным глазом сократа – так взглянуть, чтобы язвы и незаживающие зловонные раны нашего общественного уродливого тела превратились в зияющие светопроводные отверстия, памятные нам по Евангелию, – в светоносные дыры, откуда льется свет и свет и свет, и заливает все видимое пространство и высвечивает все невидимое – вот он, триумф зрения, когда пространство обращается во время – чистое пространство в чистое время, а время тут же отменяется мановением руки, как отменяют экспресс № 1 ленинград – москва, получив экстренное известие о необратимых событиях на границах огромного двухголового государственного тела[42], – и вот когда зазвучит замечательная фраза из замечательного начала когда-то научно-популярного сценария, слова поэта Лени Аронзона, вынужденные заботой о хлебе насущном: «есть мир в нас и есть мир вне нас, и есть граница между ними – кожа»[43], – потрескалась и обветрилась, местами воспалилась и вздулась, а в других местах истончилась до сукровицы – кожа, этот разговор в тупичке жизни, неравномерный, многослойный: то говорят все четверо собеседников разом – никогда, господи, не научимся говорить по очереди! – то никто, никто не может прервать неловкую пленку молчания, становится неудобным и тесно сидеть в коридоре коммунальной квартиры, и уже бросает косой взгляд кое-кто из жильцов, ворчат соседи, просыпается ребенок, и хозяин скрывается за дверью, а гости все молчат – пора, кажется, расходиться по домам… но нет – то, ради чего они собрались, еще не кончилось, даже и не началось-то по-настоящему, еще только-только брошена жирная курица всеобщего смысла в кипящую воду общения,[44] и никакого общения-то еще нет, одна психологическая несообразность сидения вместе, все чувствуют ее – все, пожалуй, кроме пятого, новоприбывшего собеседника, нашего горьковского гостя, – ему предстоит несколько дней жить здесь, уходить он и не собирается, его разморило от тягучего отвлеченного разговора, ни «москвы – петушков», ни фета не читал он – и, сидя на кор точках (не хватает стульев на всех), засыпает и спит с открытыми глазами, будто внимательно и любопытно слушает напряженную паузу в разговоре, – так он спит и видит во сне коридорного сна[45], как выходит из легкой сельской утренней реки – выходит не шевелясь, но приближаясь (наезд съемочной камеры), – выходит на искристо-песчаный пляж фетовская красавица в недоуменном исполнении конашевича[46], он, спящий, кожей ощущает, как прорвала пленку воды ее совершенная лодыжка, как ослепляет,
СКАЧАТЬ
<p>42</p>
…как отменяют экспресс № 1 ленинград – москва, получив экстренное известие о необратимых событиях на границах огромного двухголового государственного тела… – Движение экспресса «Красная стрела» было отменено 24 июня 1941 г. и восстановлено 20 марта 1944 г.
<p>43</p>
…слова поэта Лени Аронзона, вынужденные заботой о хлебе насущном: «есть мир в нас и есть мир вне нас, и есть граница между ними – кожа»… – Неточная цитата из неоконченного сценария Леонида Аронзона «Первая граница. Кожа» для киностудии Леннаучфильм: «Есть мир, который – вне нас. Есть мир, который – в нас. И есть граница этих двух миров – кожа» (Аронзон Л. Собрание произведений. СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2006. Т 1. С. 12).
<p>44</p>
…еще только-только брошена жирная курица всеобщего смысла в кипящую воду общения… – Иронический парафраз строк из поэмы В. В. Маяковского «Облако в штанах»:
…и тихо барахтается в тине сердцаглупая вобла воображения.Пока выкипячивают, рифмами пиликая,из любвей и соловьев какое-то варево…<p>45</p>
…видит во сне коридорного сна… – Последующий фрагмент представляет собой сон «горьковского гостя», выстроенный в технике кинематографического монтажа, причем характерного для немого кино, о чем свидетельствуют повторяющиеся указания на киноатрибуты: камера, пленка, реостат и пр.
<p>46</p>
…фетовская красавица в недоуменном исполнении конашевича… – В 1922 г. в петербургском издательстве «Аквилон» вышел сборник Афанасия Фета «Стихотворения» с рисунками Владимира Михайловича Конашевича, им же составленный. «Если бы Конашевич ничего не сделал, кроме Фета, „Первой любви“ и „Помещика“, то и тогда бы его имя запомнилось в истории иллюстрационного искусства», – писал искусствовед и критик Эрих Федорович Голлербах.
