target="_blank" rel="nofollow" href="#n_14" type="note">[14] и перебирания имен, когда срабатывала полускрываемая обида, как пружина, похожая на часовую, в детской сломанной игрушке – в заводном автогонщике с магнитом и специальным жестяным полем, с которого, по условиям, не должен был съезжать, но ездить кругами, пока не кончится завод, вокруг эмблемы олимпийских игр с кругами, все-таки – это довольно определенная цель в тумане повседневности – возрождение русской прозы, пускай проза будет более русской, чем прозой, но здесь заманчива четкость позиции, чего не скажешь о двойственности кожиновского собеседника: покидая гостеприимную кухню и унося в себе часть выпитой бутылки, он существовал двояко – отчасти русским, отчасти писателем, и, налаживаясь примирить одно с другим, как бы проваливался в щель (отношение «автомат-монета») между литературным штампом и штампом бытового языка – нырял в зияющую расщелину и исчезал на несколько месяцев, а то и на год, чтобы снова ненароком вынырнуть, как ни в чем не бывало вытаскивая из портфеля свеженький молодежный журнальчик со своим старым, новонапечатанным рассказом; его рассказы были литературной записью анекдотов, бытующих в пригородах больших городов, – там жили полусельские-полугородские одичавшие люди, много и тяжело пили, часто вскрикивали: «и-эх!» – толпились у привокзальных пивных ларьков, ханыжили, разливали явившийся на халяву портвейн, ночевали в холодных вагонах электропоездов, отогнанных на ночь в такие тупики, откуда ночной город виден лишь как мутный световой пузырь внизу неба, кричали, дрались, поминали сталина и американцев в неподцензурных вариантах, а в подцензурных – сталина меняли на калинина, американцев на немцев (давешних немцев – не нынешних), что ж, входящий горьковский приятель явился именно из неподцензурной версии: его, оказывается, отпустили на несколько дней в отпуск – без паспорта, с какими-то тюремными бумажками, – такое допускается, хуже было бы если б он бежал сам, безо всяких бумажек, а вот он появился и вписывается в общий разговор о тупике современной прозы, разумеется русскоязычной, но пока молчит – осваивается, потому что разговор этот в щели между двумя спецкомендатурами, в коммунальной пропасти после рабочего общежития, звучит за пределами акустической реальности, и ему приходит в голову мысль потусторонняя – что он попал на тот свет, вернее, на этот – на свою досознательную прародину, где существовал доутробно, в одном из прежних воплощений, если условно считать его работу – по 10–12 часов без выходных – на штамповальном станке, производящем деталь «УГОЛОК» – такие разглаженные жестяные пионерские галстуки, норма 5000 за смену днем и 3500 ночью в колесном цехе автомобильного завода, откуда автомобили увозят, ставя друг на друга, в развивающиеся страны африки и азии, где уже все в порядке или почти все, – а ведь это его первая служба за тридцать один год жизни и сразу же – на штампах – вот не знает еще, что, когда вернется из отпуска, его переведут на конвейер: нечего, мол, посещать бывших друзей, когда у них в квартире идет обыск, и ничего, не
СКАЧАТЬ
