Белый барнаульский блюз. Петров и Сидоров идут к Иванову. Вадим Александрович Климов

Чтение книги онлайн.

      – Не тычь в нее, не тычь.

      Они много говорили про литературу, обсудили всех кого знали.

      Дундарину досталось больше всех, так как он слыл их великим учителем, но свалил в столицу. Его уволили из университета, где он без перерыва преподавал двадцать пять лет. Ректор ревновал его к политической известности, а когда подвернулся случай, выгнал без объявления причины.

      Макова они опустили ниже плинтуса за то, что он работает на власть и пишет говенные романы.

      Климу Вадимову досталось просто так, потому что он гондон. И только Корнев оставался их кумиром. Они даже вставали при упоминании его имени всуе. Хотя он свалил раньше Дундарина, бросил свою стаю прозябать в провинциальном болоте и при каждом удобном случае плевал в сторону их местечкового патриотизма, спрашивая:

      – Что нового в вашем дремучем Барнео?

      Всех старых пердунов из союза писателей во главе с Мерилиным и секретаршей Фунтовой они объявили врагами литературы. Больше всего мыли кости редакторше журнала «Болтай» Вигандт:

      – Она пригрела бездарей. Кто вокруг нее водит хоровод?

      – Тетки да пара клоунов.

      – Что они написали, где их романы?

      – Журнал стал шишли-мышли, набрали в редколлегию чужих, им местные не сдались, лишь бы себя напечатать.

      – Где Пешков, что он написал?

      – Помню, повесть о наркоманке, а потом сельский реализм.

      – Херня на постном масле.

      – А сама она – чайка между Ждановым и Родионовым, – фантастически выражалась руководительница самодеятельной студии, которая упала на хвост орде молодых голодранцев.

      – Стоять, граждане, – не выдержал Иванов, – вы свой гной в другом месте изливайте. Не надо у меня в мастерской ядом брызгать. Я ко всем отношусь с почтением, если и назову кого мазилой, то только футболиста. А Клим точно гондон, я с вами согласен.

      Неизвестный молодой поэт икнул и сказал:

      – Ладно, пацифист. Нельзя быть таким мягким, в искусстве главное – конкуренция.

      Пчелкин попытался обнять Райс, но получил локтем в бок, выдохнул и пропел как дьячок:

      – Господи помилуй раба божьего Мишу, во имя деток его.

      Райс еще раз ткнула локтем в его толстый бок.

      – А давайте я вам стихи почитаю.

      До рождения двойняшек она была подающей надежды поэтессой и лауреатом премии.

      Молодой поэт посмотрел на нее как на врага, перешедшего границу, и отчетливо произнес:

      – На хрена?

      – Конечно, – буркнул Пчелкин и вскочил громадиной, потому что был двухметровым кабаном. Они отыскали табуретку, вытерли ее салфеткой. Райс взгромоздилась на нее в полтора метра своего роста.

      – Заткнулись все, – и начала читать, угрожающе раскачиваясь: