Лагерь и литература. Свидетельства о ГУЛАГе. Ренате Лахманн
Чтение книги онлайн.

Читать онлайн книгу Лагерь и литература. Свидетельства о ГУЛАГе - Ренате Лахманн страница 8

Название: Лагерь и литература. Свидетельства о ГУЛАГе

Автор: Ренате Лахманн

Издательство: НЛО

Жанр:

Серия:

isbn: 9785444824269

isbn:

СКАЧАТЬ у солагерников шансов на выживание. К этому же контексту принадлежит и дифференцированный подход Тодорова к таким понятиям, как банальность зла, коллективная вина немцев, уникальность нацистских преступлений. Это одна из точек зрения, с которых он исследует лагерные тексты, высказывая удивительные взгляды, признающие вездесущесть зла и тем самым снимающие с него бремя уникальности. Но в некоторых местах рассуждений о зле (как антропологической величине) Тодоров возвращается ко злу системы, тоталитарной диктаторской системы. Лагерное зло, таким образом, предстает следствием зла системного – это не подлежит сомнению. Однако системное зло тем самым обезличивается, то есть упускается из виду тот факт, что системное зло совершалось акторами, которых можно назвать по именам. Отличительной чертой антропологического проекта Тодорова или, вернее, его проекта этики in extremis – наряду с подробным изложением аргументов «за» и «против» в вопросах коллективной вины и сопоставимости Освенцима с Колымой – выступает поразительное обращение к перечню добродетелей, включающему такие понятия, как достоинство, забота, дух. Высказывания узников лагерей здесь опять-таки передаются и развиваются путем сочувственного вникания, позволяющего воздать должное жертвам (по большей части посмертно). Тодоров читает эти отчеты не как литературовед, которого интересуют нарративные и риторические приемы, подобно тому как он анализировал их в своих образцовых исследованиях структуралистского толка, а как читатель, имеющий дело с принципиально иным жанром. Жанром, требующим иной рецептивной позиции – такой, при которой реципиент приближается к пишущему «я» (то есть «я» того, кто написал текст) диалогически, а не описательно (притом с точки зрения сопереживающего современника).

      Это делает текст Тодорова, насыщенный цитатами из огромного количества автобиографий, биографий, мемуаров, документальных отчетов, своего рода посттекстом, который объединяет и актуализирует претексты в их многоголосии, при этом игнорируя их зависимость от одной или нескольких жанровых традиций. Семиотик Тодоров, которому мы обязаны трудами по семиотике и фантастической литературе49, в случае с литературой лагерной сосредоточивается на signifié, на означаемом этих текстов, не допуская, по-видимому, никакой другой постановки вопроса. Он читает такие тексты как документы, в которых зафиксированы суждения, наблюдения, способы поведения, как интерпретации пережитого, нередко сформулированные свидетелями/жертвами уже после периода переосмысления перенесенных страданий. Именно эти интерпретации включены в его антропологический очерк о выпадающих на долю человека крайностях50.

      Подобно Тодорову, Киш (ребенком и подростком, затем студентом) был современником политической системы, неумолимо преследовавшей своих критиков и диссидентов. В отличие от Тодорова51, в детстве он стал свидетелем резни еврейского и сербского населения СКАЧАТЬ



<p>49</p>

Тодоров Ц. Введение в фантастическую литературу / Пер. с фр. Б. Нарумова. М., 1997.

<p>50</p>

Вопрос о вине Тодоров обсуждает с привлечением цитат из текстов, написанных выжившими узниками концлагерей (в частности, Жерменой Тильон, Примо Леви), отвергающими концепцию коллективной вины: он разделяет эту позицию. Сформулированный с предельной резкостью отрицательный ответ на вопрос о прощении, «Pardonner?», Владимира Янкелевича им не рассматривается (Янкелевич В. Прощение // Янкелевич В. Ирония. Прощение / Пер. с фр. В. В. Большакова, Б. М. Скуратова. М., 2004. С. 145–298).

<p>51</p>

Тодоров подчеркивает, что Болгарии удалось в значительной степени предотвратить преследования еврейского населения.