XVII века все общественные состояния немолчно жалуются на свои бедствия, на свое обеднение, разорение, на злоупотребления властей, жалуются на то, отчего страдали и прежде, но о чем прежде терпеливо молчали. Недовольство становится и до конца века остается господствующей нотой в настроении народных масс. <…> Народ <…> утратил <…> политическую выносливость, <…> был уже далеко не прежним безропотным и послушным орудием в руках правительства. Эта перемена выразилась в явлении, какого мы не замечали прежде в жизни Московскаго государства: XVII век был <…> временем народных мятежей. <…> В 1648 г. мятежи в Москве, Устюге, Козлове, Сольвычегодске, Томске и других городах; в 1649 г. приготовления к новому мятежу <…> в Москве, во время предупрежденному; в 1650 г. бунты в Пскове и Новгороде; в 1662 г. новый мятеж в Москве из-за медных денег; наконец, в 1670-1671 гг. огромный мятеж Разина <…> в 1668-76 гг. возмущение Соловецкаго монастыря» [31, с.112,308-309], московское восстание 1682 года. «Смута воочию показала, что "тишина и покой" канули в вечность. Русь переживала тяжелейший кризис – династический, государственный, социальный. Рушились средневековые авторитеты, и прежде всего авторитет власти. Процессы по "слову и делу " содержат на этот счет весьма красноречивые свидетельства. О царе говорят такие речи, что сыщики их в "отписку писать не смеют". <…> Почти всякий бунт XVII в. имел своего самозванца. Только в смуте их участвовало до полутора десятков <;…> русские источники до начала XVII в. не знают ни одного самозванца, хотя в историческом бытии ситуации, "предрасполагавшие" к самозванству, возникали многократно» [40, с.10,15]. «Самозванчество как типичное для России явление связано именно с сакрализацией царя (которая, в свою очередь, связана с византинизацией монаршей власти). <…> Появление самозванцев может <…> свидетельствовать о начинающемся процессе сакрализации монарха» [88, с.150-151]. Совершенно ясно, что одно из условий, необходимых, чтобы богослужебная реформа вызвала такое массовое, всенародное сопротивление и резкий протест, как это было в середине XVII в., – долго накапливавшееся всеобщее недовольство гражданскими и церковными властями.
Очевидно, поэтому, что царь Алексей Михайлович не мог не предвидеть, хотя бы вероятностно, распри и смуты в результате реформы богослужения, которые ему и его детям, внукам и правнукам (самозванчество продолжалось в России и весь XVIII в. – см. об этом [114]) пришлось увидеть через несколько лет на деле, и которые превзошли всякое возможное его предвидение. К тому же, страшный пример явил ему далекий Запад: только что (20.1.1649) из-за церковных смут, очень похожих на русские, лишился головы его «брат» (в дипломатическом церемониале и в личной переписке) – Карл I Стюарт; все его злоключения, окончившиеся гибелью на эшафоте, царь Алексей Михайлович знал в подробностях. Пришлось и русскому монарху «ходить по краю», ожидая подхода к Москве Разинских толп, в которых было немало противников царской богослужебной реформы; обстоятельства могли сложиться для него и менее удачно; Разин любил его не больше, чем Кромвель – Карла.
