На берегах Невы. Ирина Одоевцева

Чтение книги онлайн.

СКАЧАТЬ и шуршащие, но дубовые стихи. – И он начинает зло критиковать их. Снова смеются. Но – или это мне только кажется – не так громко, не так предательски. И в голосе Гумилева нет издевательских, злорадных ноток, когда он говорит устало: – А остальное разберем – если вы еще не убедились, что и разбирать не стоит, – в следующий раз.

      Он берет свой портфель и не выходит, а торжественно покидает класс. За ним бежит Тимофеев и сейчас же, давясь от смеха, доносит ему, что «испанские стихи принадлежат той рыженькой с бантом».

      Об этом я узнала много позже. Но не от Гумилева. Как это ни странно, за все мои ученические годы Гумилев никогда не вспоминал о том, что он чуть было не зарезал меня. Меня, «свою лучшую ученицу». Гумилев притворялся, что так и не узнал, кому принадлежали высмеянные им испанские стихи. Я же притворялась, что верю этому.

      Я давным-давно научилась смотреть на себя, ту, прежнюю, —

      Как души смотрят с высоты

      На ими брошенное тело.

      Разве это была я? И все-таки у меня и сейчас сжимается сердце, когда я вспоминаю, как в тот снежный вечер возвращалась домой.

      Я не помню, как вышла из класса, спустилась по лестнице, прошла через сад и очутилась на улице.

      Я помню только мрачные сумерки, снег и зловещее карканье ворон на углу Бассейной и Греческого.

      Обыкновенно я весело кричала каркающим воронам:

      – На свои головы! На свои головы каркаете!

      Но сейчас я молча слушала их карканье. Конечно, на мою голову. На чью же еще, кроме моей?

      Дома меня встретили радостными расспросами. Но я, сбросив шубку прямо на пол – пусть другие вешают ее, если хотят, – махнула рукой.

      – Не пришел. Не пришел Гумилев! Напрасно целый час ждали. Не пришел! У меня голова болит. Я пойду лягу. И обедать не буду.

      То, что я пожаловалась на головную боль – у меня никогда не болела голова – и главное то, что я пожелала лечь и не обедать, испугало моих домашних – а вдруг я заболела? И они заходили на носках и стали шепотом советоваться, не позвать ли доктора.

      У себя в комнате я заперла дверь на ключ и действительно легла. «Легла, как ложатся в гроб», – сказала я себе громко.

      На следующий день я проснулась поздно. Лучше всего было бы умереть от горя и позора. Но раз умереть не удалось, надо продолжать жить.

      Но как и чем? Ведь я жила только стихами.

      И вот оказалось, что я ошиблась.

      После вчерашнего возврата к поэзии быть не могло. С поэзией все покончено, раз и навсегда.

      Я пролежала сутки в кровати, позволяя домашним ухаживать за собой. За это время я успела все обдумать и решить.

      На третий день я записалась на кинокурсы, находившиеся совсем близко, на Суворовском проспекте.

      Нет, я не собиралась стать кинематографической звездой, но мне необходимо было найти какое-нибудь занятие.

      На кинокурсах меня опять спросили, знаю ли я иностранные языки – вопрос особенно нелепый в годы немого кинематографа, – умею ли я ездить верхом и СКАЧАТЬ